Призрак бродит по Европе — призрак популизма. Впрочем, бродит он не только по Европе. Популизм в последние годы стал ведущим политическим трендом во всем мире. Но можно ли говорить о нем как об одном и том же явлении, с общими корнями, или “мировой популизм” — все-таки фикция, и налицо чисто внешнее сходство?
Популисты всегда имеют успех в моменты кризиса политической системы, экономики и общества в целом. Когда политики “старой волны” не могут обратиться к массам с понятными рецептами выхода из ситуации, а сами массы дезориентированы и плохо понимают суть происходящего, — тогда на сцену выходят популисты.
Но, несмотря на то что популизм — явление очень древнее, для современного популизма характерен ряд особенностей, не имевших места ранее.
Особенности современных кризисов
Примерно до 60-70 годов прошлого века основные конфликты, приводившие к кризису в обществе и к появлению на сцене популистских политиков, сводились к противостоянию двух ценностных систем. Поскольку речь в нашем обзоре будет идти в основном о современных процессах, назовем их доиндустриальной и индустриальной. Их можно также назвать товарной и дотоварной — в том случае, если кого-то смущает слово “индустриальная система” в приложении, например, к Древней Греции.
Доиндустриальная система отношений и ценностей возникает на базе экономики с относительно низким уровнем товарного производства. Это означает, что всего производится в обрез, система в основном замкнута на себя и тяготеет не столько к свободной торговле, сколько к распределению. Очевидно, что высшей ценностью в такой системе будет то, на чем основано распределение благ, — воля верховного правителя и покорность этой воле.
Индустриальная система отношений, напротив, отличается высоким уровнем товарного производства, то есть большая часть произведенного уже не может быть распределена, а должна быть продана — и на выручку от продажи нужно закупить большую часть того, что покрывает потребности производителей. Это означает обилие горизонтальных связей между партнерами по торговле. Чтобы такие связи работали, нужны гарантии прав для каждого из них. В роли такой гарантии выступает основополагающий для индустриальной системы ценностей принцип святости и неприкосновенности любой частной собственности. То есть вместо общества с несколькими вертикальными связями, каждая из которых руководима своим вождем — распределителем благ, возникает насыщенное горизонтальными связями пространство равноправных собственников, по самой своей природе тяготеющее к глобализации.
Эти две системы ценностей и отношений соперничали друг с другом, а внутри каждой из них также шла борьба за доступ к власти и ресурсам. Этого вполне хватало для достаточно сложных конфликтов, вызывавших серьезные кризисы. Однако, начиная с середины прошлого века в этом противостоянии появилась и стала мало-помалу набирать силу третья сторона: постиндустриальная система ценностей, возникшая в связи со значительным ростом доли интеллектуального продукта в общей стоимости мирового производства. Интеллектуальный продукт обладает рядом специфических черт, которые препятствуют его включению в систему индустриальных отношений. Выпадая из нее, он порождает систему, в которой высшая ценность — право личности на интеллектуальное и творческое самовыражение. Внутри этой системы также идет и борьба за ресурсы, и борьба классов — точно такая же, как в доиндустриальной и постиндустриальной системах. Таким образом, вместо двух соперничающих систем на мировой сцене появилось три.
Обращаясь к аналогии, можно сказать, что с середины XX в. задача двух тел — двух взаимодействующих ценностных систем, которую можно описать в точных математических выражениях и полностью, вполне однозначно, рассчитать движение тел друг относительно друга, — превратилась в задачу трех тел, для которой не существует точного описания. Мир усложнился. Прогнозирование и понимание мировых процессов, и ранее достаточно непростое, стало еще более непростым. Отсутствие адекватной теории дезориентирует сегодня даже тех, кто причисляет себя к профессиональным политикам и экономистам. При этом значительная часть таких профессионалов все еще живет старым багажом и неспособна принимать правильные решения в новых условиях. Что касается непрофессионалов, то даже относительно образованная часть общества зачастую не в состоянии хоть сколь-нибудь адекватно оценивать и интерпретировать происходящее. Политическое и экономическое описание современного мира переживает период кризиса. Оно неспособно дать цельную картину, описывая лишь ее фрагменты и отдельные явления. Между тем степень глобализации, вызванная прогрессом коммуникаций во всех отраслях жизни, возросла необычайно.
Все это вместе взятое породило целую серию кризисных явлений, мало-помалу перешедшую в перманентный общемировой управленческий, политический и экономический кризис. А он, в свою очередь, стал постоянным источником недовольства масс, что и породило постоянный спрос на популизм.
Новые правила игры
Итак, шахматная партия на двух игроков перешла в сражение преферансистов. Аналогия будет тем полнее, что у нас есть и четвертый игрок, сидящий на прикупе, — международная бюрократия. Но пока сосредоточимся на взаимодействии ценностных систем.
Все три — всеобъемлющие. Они диктуют законы всей человеческой деятельности: и экономики, и политики, и морально-этического набора, словом, каждая их них претендует на то, чтобы заполнить собой весь мир. А поскольку каждая из них исключает две другие, то борьба систем идет во всех сферах жизни.
С другой стороны, припертые к стене политики могут заключать тактические союзы и со своими естественными противниками. Кроме того, возможны государства-”химеры”, сочетающие доиндустриальные системы ценностей во внутренней политике с индустриальными во внешней (такова Россия и, отчасти, Китай). Тяга евроскептиков-популистов к союзу с Путиным объясняется не только банальным подкупом, но и системной близостью в противостоянии с постиндустриальными по своей сути руководством ЕС и “старыми” европейскими элитами, сформировавшимися в их нынешнем виде в конце 1990-х. Дональд Трамп, сторонники Брекзита и подобные им представители относятся к этому же типажу.
Кроме того, есть еще и группы населения, вообще выпадающие из общего тренда в некое параллельное социальное изменение. Это представители языковых, религиозных, расовых и сексуальных меньшинств, которые привносят в этот и без того крайне сложный расклад дополнительный фактор неопределенности. Очень упрощая ситуацию, можно сказать, что такие меньшинства часто используются для стабилизации ценностной системы путем канализации на них социального недовольства, что в ситуациях сравнительно невысокой социальной напряженности срабатывает вполне эффективно. Кроме того, они нередко образуют закрытые группы, выступающие в роли самостоятельных игроков, своего рода микро-классов, способных в ряде случаев очень существенно влиять на ситуацию (пример — роль евреев в российском революционном движении начала XX в.). И, наконец, в ряде случаев они ассимилируются в ту ценностную систему, которая может включить их в понимание “своих”, не вызвав этим общего кризиса собственных базовых ценностей. В общем случае, при конфликте двух систем, такие группы чаще ассимилируются более продвинутой системой. Хотя тут бывают и исключения из правил.
Как видите, речь идет даже не о задаче взаимодействия трех взаимоисключающих ценностных систем. Помимо них, а также внутри них действует множество дополнительных факторов. Все это вносит большой элемент непредсказуемости. И хотя общий вектор стратегического развития общества не вызывает сомнений и исторически предопределен, он лежит в направлении от доиндустриала к постиндустриалу, это развитие не линейно. В нем возможны самые неожиданные зигзаги, связанные с временным торжеством и усилением в одном из регионов или даже во всем мире одной из анахроничных формаций.
Популизм: вид сверху и вид снизу
Дезориентированная масса, живущая примитивными и устаревшими представлениями о сути происходящего, не в силах, естественно, оценить ситуацию хоть сколь-нибудь реалистично и отстраненно. Впрочем, ей и не до этого. Миллионы людей лихорадочно ищут возможность сохранить хотя бы сравнимый с их недавним прошлым уровень жизни в быстро меняющихся не в их пользу условиях. Девизом успешного популиста в такой ситуации становится слегка адаптированная в духе времени максима Даниэля Кон-Бендита — лидера студентов-леваков 1968 г. и одного из первых популистов новой волны: будьте реалистами — обещайте невозможное.
Только такой цинично-реалистичный подход и может принести победу на выборах в изменившихся условиях. И популисты, ориентирующиеся на различные страты избирателей, привязанных к различным ценностным системам, будут господствовать на мировом политическом поле во всей обозримой временной перспективе.
Впрочем, не стоит подходить к ним с оценочными суждениями: они не хороши и не плохи. Такие политики исполняют роль смазки, благодаря которой шестеренки устаревшего, не отвечающего современным реалиям политического механизма, не рассчитанного на постиндустриальные нагрузки, хоть как-то вращаются. Одновременно они исполняют и роль провокаторов, способствующих обострению межсистемной борьбы и не позволяющих противостоянию застыть в неустойчивом равновесии — против чего не возражали бы, конечно, системные бюрократы.
Но у популистов нет стратегии, это тип политика-минитмена, делающего ставку на ситуацию “здесь и сейчас”, на блиц без попытки просчитать более чем на ход вперед. Это вынужденная мера, поскольку усложнившаяся игра и не позволяет, как правило, строить по-настоящему многоходовые комбинации. Это, разумеется, выводит на первую линию мировой политики и весьма специфический тип личности — безответственного и невежественного лгуна и демагога, наполовину актера — наполовину афериста, разительно контрастирующего с политиками прошлых эпох. Но ни Уинстон Черчилль, ни Рональд Рейган, ни Маргарет Тэтчер не смогли бы побеждать на выборах в нынешних условиях. Для того чтобы проголосовать за “пот, слезы и тяжелый труд” — с весьма туманной перспективой где-то вдалеке, — необходим совсем иной уровень доверия масс. А это доверие было утрачено, поскольку усложнившийся мир не позволяет делать столь же надежные прогнозы и планировать так далеко, как это было возможно 70—80 лет назад. Поэтому, собственно, в тренде оказались различного калибра, разной степени адаптации и различных возможностей трампы. Не они вызвали хаос — но хаос для них естественная среда.
Бюрократия как игрок
А кто же сидит на прикупе в нашей партии в мировой преферанс? Мировая бюрократическая система в лице чиновников среднего и высшего звена представляет собой вполне сформировавшееся, сплоченное, глобализованное и в силу своего положения весьма влиятельное меньшинство, способное быть вполне самостоятельным игроком в этом противостоянии. Эта система стремится сохранить себя при любых переменах. Для этого ею была выработана вполне эффективная тактика пребывания “над схваткой”. Бессилие современных международных институтов, замена реальных действий выражением глубокой озабоченности, бесплодность любых переговоров, где налицо серьезный конфликт интересов, — вот прямые следствия этой тактики выжидания. Бюрократия видит, что в настоящий момент в странах Запада сложилось неустойчивое и опасное для нее равновесие сил между постиндустриальной и индустриальной системами. Индустриальная система перемещается из Европы и США в Юго-Восточную Азию и Китай, в перспективе же маячит ее полное сворачивание ввиду удешевления роботизированного производства, а постиндустриальная система не в силах пока никаким способом переварить — адаптировать или охватить социальной помощью — сотни миллионов людей, оказавшихся ненужными в рамках современной мировой экономики. Именно эти неприкаянные миллионы стандартных потребителей простого контента, наделенных, тем не менее, полноразмерным избирательным правом, и возносят к власти политиков-популистов. Однако мировая бюрократия в целом, как система, держится в стороне от этой схватки. Она примкнет к любому победителю, но победитель пока не определился.
Война ценностей
Обострение ценностного противостояния будет приводить — и уже приводит — к дальнейшей радикализации политических лозунгов, а затем и к радикализации политического действия. Тоненькая плотина политкорректности уже дает течи и будет снесена напрочь в самое ближайшее время. Не стоит думать, что нетерпимость ИГИЛ свойственна лишь доиндустриальной культуре или как-то связана с мусульманским миром. Мы стоим на пороге очень резкого обострения всех противостояний, и европейский вариант ИГИЛа постиндустриальной эпохи будет гораздо эффективнее технически при ровно такой же беспощадности к представителям конкурирующих систем.
В принципе, человечество проживает сейчас последние относительно спокойные десятилетия перед глобальным ценностным конфликтом. Уже сегодня политики сталкиваются с тем, что пропаганда оказывается более эффективной, чем им того хотелось бы, и побуждает массы не только к голосованию за предлагаемого кандидата, но и к прямому действию, сопряженному с насилием по отношению к тем, кто оказался в другом лагере. При этом ни одна из противостоящих сторон не может позволить себе снизить пропагандистское давление, поскольку в этом случае она неизбежно проиграет другой стороне.
Таким образом, нас ждет ценностная война, хотя едва ли она приобретет характер классической войны — все будет происходить совсем иначе. А результатом ее станет мировое доминирование одной из трех ценностных систем. Вопрос “какой?” при этом остается открытым.
Постиндустриал, несомненно, имеет наилучшие исторические шансы. Но никаких гарантий нет. Твердо известно одно: мы стоим у начала новых времен — новой эпохи, нового мира, не похожего на тот, в котором мы живем сегодня. Мы не можем пока сказать, каким будет этот мир. Но можно с уверенностью предположить, что места в нем хватит далеко не всем.
Особенности взаимодействия трех ценностных систем
Каждая из трех систем — доиндустриал, индустриал, постиндустриал — является двухклассовой. Есть ведущий класс, который, собственно, и институализирует свою систему, и ведомый, возникающий как продукт деятельности ведущего класса. Если система сворачивается, то все идет в обратном порядке: по мере сужения поля ее деятельности уменьшается численность ведомого класса, а уже затем — численность ведущего, вплоть до полного его исчезновения. В любом случае от крушения такой системы в первую очередь страдает именно ведомый класс. Ведомый класс поставляет и основную массу тех, кто готов сражаться за сохранение “своей” системы ценностей. В том числе — и отдавая на выборах свои голоса тем, кто обещает им “вернуть все взад”. Но при случае, совсем уж припертый к стене, ведомый класс даст и тех, кто готов будет взять в руки оружие, чтобы защитить старые порядки. Им некуда отступать — у них просто нет ресурсного запаса для того, чтобы приспособиться к новому миру.
При этом каждая такая система тоже не является чем-то застывшим. Она переживает молодость, зрелость и старость, когда внутри нее появляются ростки новой системы. В частности, в плане идейном доиндустриал, как правило, развивается от родоплеменной общности, с четким отслеживанием линии родства и знанием нескольких поколений своих предков, к общности религиозной и далее к этнической. В рамках индустриальной системы происходит переход от этнического национализма к гражданскому, а в рамках постиндустриальной гражданский национализм мало-помалу вытесняет глобализированная классовая общность.
При этом наиболее острые системные конфликты возникают между соседями по этапам развития: между доиндустриалом и индустриалом, и между индустриалом и постиндустриалом. Доиндустриал и постиндустриал, даже сосуществуя в рамках одного государства, настолько отдалены друг от друга социально, что практически не соприкасаются. Это порождает путаницу, когда одновременно существующие конфликты между каждой из ценностных пар воспринимаются рядовым обывателем как один, а также странные союзы, когда, к примеру, западные студенты-леваки вдруг начинают поддерживать палестинских террористов. И не просто поддерживать, как какую-то далекую экзотику, а институализировать их на территории своей страны, способствуя открытию в университетских центрах представительств Организации освобождения Палестины. Впрочем, если с террористами все в целом понятно — это доиндустриальные бойцы в самом чистом виде, то с западными леваками дело обстоит не столь однозначно. Они крайне неоднородны, в их рядах есть представители всех трех ценностных систем. Это очень сложная, нестабильная и подвижная среда, анализ которой — тема отдельного разговора.
Алексей КАФТАН, Сергей ИЛЬЧЕНКО
