Исправление истории

В Молдавии, в глуши степей, вдали Италии своей скончался Овидий, проводил политическую ссылку спецпереселенец Пушкин, а сейчас прошли выборы, на которых речь шла об исправлении истории и географии.

В Царскосельском лицее хорошо учили классической истории и географии. Поэтому Пушкин понимал, что тот Кишинев и та русская Молдавия-Бессарабия, где он пил местное алиготе, клеил жен местного дворянства и задирал их мужей, не были частью Римской империи и, следовательно, не могли быть местом ссылки Овидия. Но как иначе было назвать городок в устье Дуная, куда Октавиан Август отправил поэта по не до конца понятной самому поэту причине? Это сейчас там Румыния. А во времена Пушкина — такой вот парадокс — Молдавия была, а Румынии, к которой желают присоединиться прогрессивные граждане Молдавии, не было. Деревня, где скучал Овидий, называлась Томы и относилась к провинции Дакия, а во времена Пушкина — к османскому краю Добружа.

Румынию придумала под конец XIX века национальная интеллигенция. Тогда же, когда соответствующая интеллигенция придумала Словакию, Словению, Чехию, Белоруссию, Латвию, разбудила Герцена, развернула революционную агитацию и заложила основы нынешней карты Европы — не империй, но наций. Объединив княжества Молдавии и Валахии, отцы нации задумались, как назвать страну. Может, Дакия (на румынском, а также итальянском — Дача), — по имени римской провинции, которую ненадолго устроил в тех краях успешный император Траян? Но, как говорила Раневская, дачники — это пошло.

Не удовлетворившись скромной ролью дачников, валахов и молдаван, отцы-основатели назвали свое новое государство Романией, то есть страной, где живут civites Romani, римляне. И таким образом, наконец, сблизили место ссылки Овидия с Италией. Если Овидия не пускают в Рим, то Рим приходит к Овидию. После разорения вандалами куда не придешь — хоть в Москву, не то что в Румынию.

Во второй половине XX века пушкинская ситуация перевернулась: Румыния была, а Молдавии не было. Ее в 1918 году распавшийся Третий Рим отпустил на волю, а потом поглотил в виде советской России под управлением Третьего Интернационала. А четвертому не бывать. И вот теперь Румыния — часть цивилизованного мира, НАТО и ЕС, а Молдавия — разделенное, непонятное, бедное, постсоветское государство, которое второй год не может избрать президента. Как не исправить такую историю? Ведь счастье было так близко.

Неправда, что история не оставляет выбора, но правда, что он совсем не такой, какой хочется. Как правило, это не выбор между “чтоб тебе оторвали голову” или “поехать на дачу”, а что-то гораздо более узкое. “Если бы нас не захватил СССР, мы бы жили, как в Швеции”, — говорят прибалты. И, разумеется, фантазируют. Реальный выбор был: стать частью СССР или же, в лучшем случае, частью соцлагеря в качестве восточноевропейских социалистических стран.

Если мы переместимся на юг Восточной Европы, в овидиевские места, даже такая альтернатива теряет свою очевидность. Что лучше: Сцилла или Харибда, гарпии или горгоны, “Иж” или “Москвич”? Чем лучше быть: республикой Молдавия в составе СССР или провинцией Молдова в составе Румынии Чаушеску? Страны с культом личности до 1989 года, выживающим из ума диктатором, набравшим за границей кредитов, чтобы изображать великую романскую державу, построить проспект шире Елисейских полей, арку круглее Триумфальной, башню выше Эйфелевой. Где стояли в очередях за сосисками, парой ботинок и туалетной бумагой. Где исчезали то сахар, то бритвенные лезвия, где в домах включали свет и воду по часам, а женщины штопали капроновые чулки. Где к моменту вступления в ЕС основной транспорт в деревне — гужевой, а городские квартиры еще много где отапливаются дровами, которые хранят в подъезде и на балконе.

Я чуть-чуть застал советскую Молдавию — по сравнению с РСФСР, теплую, довольную, щедро накормленную мясом и фруктами, где в берегах из местных молочных продуктов тек престижный вермут “Букет Молдавии”: его на радость первокурсникам привозил вместе с тяжким для головы и желудка домашним вином староста нашей группы Иван Мунтяну. Тогда еще никому в голову не приходило смотреть свысока на приехавших из Молдавии. Примерно половина жителей Молдавии помнит прежде всего это и каждый раз голосует за коммунистов. Но там есть еще что вспомнить.

1948 год. Моя прабабушка из-за музыкального и художественного образования оказалась директором ДК в молдавском городе Сороки, бабушка — по той же причине — завклубом полка НКВД (недавно переименованного в МГБ), а так же секретарем (и фронтовой женой) его командира, кочующей вместе с полком по освобожденным и оккупированным территориям. Мама при них — советской школьницей с октябрятской звездочкой на фартучке. В Сороках восстанавливают советскую власть после румынской оккупации.

“В Кишиневе устраивают детский фестиваль. Мы, дети, на грузовых машинах едем в Кишинев от Сорокинского дома пионеров. В Кишиневе нас поселили на пару дней в одной из школ, потом мы выступили в театре с детским спектаклем про холодную войну, я играла несчастную американскую девочку, помню, что ее звали Марджори. Среди нас, счастливых советских детей, была девочка Люся, мамина ученица по фортепиано. Когда мы вернулись в Сороки, мы узнали, что ее родителей, молдавских евреев, пока мы были на фестивале, отправили в Сибирь. Люсю приютил кто-то из знакомых. Потом я встретила ее в книжном магазине и мне захотелось сделать ей что-то хорошее, и я купила ей карандаш, но она не взяла из гордости”.

Может быть, пенсионерка Люся ходила вчера голосовать, или ходили ее дети?

“У нас в Сороках была приятельница, пожилая интеллигентная женщина — русская из местных или молдаванка из дореволюционной интеллигенции, отлично знавшая русский. У нее был дом в красивом месте, на горе, с богатой библиотекой. Мы читали книги из ее библиотеки и ходили пить чай во дворе с двумя пирамидальными тополями и с видом на город. Читали за чаем вслух. У нее была дочь замужем в Румынии. И вот ее обвинили, что ее дочь заграницей, и нашу приятельницу отправили в Сибирь. Дочь из Румынии пыталась узнать, куда, но ей так и не сказали, куда. А в дом вселился кто-то из офицеров НКВД. Наверное, это произошло потому, что дом понравился”.

“По соседству с нами жила типичная молдавская семья: муж с женой, в обычном молдавском одноэтажном саманном домике. Видимо, их обвинили в какой-то антисоветской деятельности, в Сибирь не отправили, а просто выгнали и забрали дом. Хозяйка не выдержала и, кажется, просто сошла с ума. Она приходила к этому дому и не уходила, проводила там каждый день и увести ее было невозможно”.

“В Сороках в самом городе была тюрьма с высокими стенами. Но мы жили на горе, и как-то я оказалось на высоком месте, так что был виден тюремный двор. Было жаркое лето. Двери камер были открыты, и весь этот двор и камеры — это было видно в открытые двери — были наполнены заключенными. Это были одни мужчины, молдаване, в этих своих высоких мушковых шапках — они их и летом носили. И все забито, места свободного не было. И я, тогда еще девочкой, подумала: “Ну господи, ну чем они могут быть виноваты, это же крестьяне, мужики молдавские, им работать надо на полях, лето идет, работать некому, так голодно живем, а они в тюрьмах сидят”.

Может быть, вчера на выборы ходил кто-то из них?

“И все это тяжелым крестом ложилось на русских. “Это русские проклятые пришли, вот что вы натворили”, — это мне говорили, взрослым боялись так в лицо говорить, а мне, маленькой девочке, — нет. Между прочим, дореволюционных русских любили, вспоминали с почтением, и в разговорах, когда сравнивали румын и дореволюционных русских, отдавали предпочтение русским. Вот это, наверное, и был корень ошибки: в Молдавии (может быть, и в Прибалтике) накануне присоединения к СССР обычныю люди думали, что это такие же русские, как до революции, только еще и более справедливые к бедным. А оказались другие”.

Это видел и запомнил не зловредный наблюдатель ОБСЕ и не будущий активист “Мемориала”, а обычная советская школьница. Почему мы считаем, что об этом забыли или обязаны забыть сами молдаване? Почему же тогда нас удивило, что Молдавия запоздало встала на путь Прибалтики, а и.о. президента Михай Гимпу ввел памятный день советской оккупации, Академия наук Молдавии признала, что оккупация действительно была, и в Кишиневе начали создавать Музей депортаций и жертв тоталитарного режима? Может, Люся и ее родители стоят того, чтобы их вспомнили в музее, — не меньше, чем герой из НКВД, вселившийся в приглянувшийся ему домик на горе?

Как могла бы сложиться судьба этой Люси, родителей которых увезли в Сибирь, пока она была на школьном празднике в Кишиневе? Если бы Молдавия была частью социалистической Румынии, с ее родителями, с хозяйкой дома, с библиотекой, с молдавскими крестьянами в кудрявых шапках много чего могло произойти, но вряд ли они оказались бы (и многие погибли) в совершенно чужой им Сибири. В Румынии нет Сибири. В Румынии везде Румыния. Ну, может, еще немного исторической Венгрии. Так что разница была уже тогда. Но во всей красе она проявилась в самые последние годы, когда Румыния с тележным скрипом и в сопровождении летучих цыганских отрядов въехала в единую Европу. Молдавия при другом раскладе истории могла бы въехать с ней.

Что нам делать с Молдавией, а заодно и Румынией, Прибалтикой, Венгрией и прочей Польшей? Нужно убедить их (и неплохо бы остальную Европу) в том, что мы — не те русские, которых они увидели в 1948 году, а другие, вроде тех, которых они знали и даже уважали до революции. Это довольно трудно, потому что пока мы сами не выбрали, кто мы больше. Хотя вот Дума выступила про Катынь.

А молдаванам надо понять, что воссоединение с Румынией невозможно. В нынешней Европе так не принято, аншлюсы находятся за пределами современного политического этикета. Право наций на самоопределение теперь работает в одну сторону: дробить государства можно, а укрупнять нельзя. Укрупнение вызывает плохие исторические ассоциации. В Румынии это понимают, в Молдавии пока нет. Германия была удивительным и последним исключением.

Босния может разделиться на Сербскую республику и собственно Боснию мусульман, но Республике Сербcкой нельзя будет соединиться с Сербией. Фландрия, возможно, покинет Бельгию, но не станет частью Нидерландов. Это нельзя даже союзникам и политическим протеже. Всей Европой отрывали Косово, но всей же Европой ему не дадут объединиться с Албанией. И Молдавия не соединится с Румынией, и в этом отношении — кто бы и сколько раз ни победил на выборах — историю исправить нельзя. Но ведь главное — не где быть, а каким быть, — правда?

Александр БАУНОВ