Интервью с Владимиром Пастуховым: “Украине нужно свыкнуться с мыслью о том, что это не только российская интервенция, но и гражданская война”

Владимир Пастухов — доктор политических наук, научный сотрудник St.Antony College, Оксфордского университета, исследователь российской политики, публицист и адвокат, автор книг “Три времени России”, “Реставрация вместо реформации”, “Украинская революция и русская контрреволюция”. Несколько лет назад Владимир Борисович (сам, кстати, урожденный киевлянин, закончивший юрфак Киевского университета) уехал из Москвы в Лондон в связи с “делом Магнитского”.

Мы встречаемся и говорим в Киеве: о долгой войне и неблизком мире, об интервенции и гражданском противостоянии, о том, почему Запад не поможет — и не может помочь — русским и украинцам рано или поздно понять друг друга и о “цугцванге”, в котором оказался сейчас Кремль.

- Владимир Борисович, как на Западе воспринимают события, происходящие в Украине? Мы как-то говорили об этом с украинским историком Андреем Портновым, который сейчас проживает в Берлине, что в реальности многие в Европе не осознают ни масштабов украинской гуманитарной катастрофы, ни реальных угроз войны…

— Я бы сказал так: нет Запада в привычном понимании, как некоего единого культурно-политического и социального пространства, в котором одинаково отражается ситуация в Украине. Это разбитое зеркало, где каждый осколок отражает что-то свое.

Есть, так скажем, общественные активисты и основные средства массовой информации, где присутствует понимание трагизма происходящего. На этом уровне осознается и характер катастрофы, и факт российской агрессии против Украины — там он ни у кого не вызывает сомнений, и никто не приукрашивает ситуацию ни в одну, ни в другую сторону. Потому в западных СМИ симпатия к Украине доминируют, плюс шок от того, что такое может случиться в центре Европы.

Есть уровень экспертный, политический, уровень деловых кругов. И он весьма циничен: они все понимают, но заинтересованы в том, чтобы эта каша варилась где-то далеко, у “варваров” в котле, и русские с украинцами разбирались сами между собой, не выходя за пределы своих территорий. На уровне политических и деловых кругов происходящее между Россией и Украиной воспринимается с раздражением: очень многие люди хотели бы по-прежнему делать хорошие деньги в России, а тут какие-то санкции, какая-то война. Ведь мы так хорошо жили, — думают они, — и русские хорошие партнеры… И Игорь Иванович (Сечин — президент госкомпании “Роснефть”. — Ред.) и Владимир Владимирович (Путин. — Ред.) нормальные, “понятийные” мужики, с ними было так легко договариваться, а сейчас это можно все потерять… Поэтому на этом уровне особого сочувствия к Украине нет, там есть досада от произошедшего.

Есть и третья сила — это радикальные левые и правые круги. Поскольку они занимают в целом нон-конформистскую позицию по отношению к западному обществу, то они парадоксальным образом фрондируют, ругая свою демократию, ставя ей Путина в пример.

В маргинальных кругах такие взгляды распространены. В Италии у нас есть друзья, он — итальянец. Мы сидели, пили кофе, общались через его жену, как через переводчика, и я спросил: “А что у вас думают об Украине? О Путине?” “Путин молодец, мы его поддерживаем”, — говорит наш знакомый. Я ахнул: война в центре Европы! Но, по его мнению, война эта справедливая, потому что Путин “берет свое”, он восстанавливает СССР, это “его право”. То есть на Западе есть и такая точка зрения, что распад СССР — это внутреннее дело между Россией и ее бывшими колониями, и поэтому Западу туда лезть не следует. И это очень опасная тенденция, потому что маргинальные точки зрения имеют тенденцию становиться со временем доминирующими. И вообще так идет эволюция: какое-то маргинальное мнение становится господствующим.

Поэтому, суммируя сказанное, можно сказать, что сегодня расклад таков: есть доминирующая точка зрения о недопустимости агрессии, есть нейтральная позиция деловых и политических кругов, которые хотели бы происходящее игнорировать, так, будто ничего вообще особенного не происходит, и есть маргинальная позиция крайне правых и крайне левых, которые полагают, что Путин делает все правильно. Одним маргиналам нравится, что возрождается национализм, — они с таким же успехом приветствовали бы Гитлера в 30-е годы. А другим нравится, что здесь идет возврат к идеям СССР, который, на самом деле, чем дальше уходит в прошлое, тем более привлекательным фантомом становится. У многих из этих людей в подсознании застряла мысль о том, что у империи есть право разбираться с колониями внутри своих бывших границ.

- Но, тем не менее, в целом в риторике западных политиков мнение о том, что нужен мир — оно доминирующее. Как его достичь? При том, что как мы видим, Минский протокол не соблюдается, а люди на Донбассе гибнут.

— Если говорить о Западе, то я очень невысокого мнения о способности западной политики решать эффективно тактические задачи, в том числе — содействовать быстрому достижению мира. Что не значит, однако, что Запад — это дохлая кошка, как кажется многим в Москве, которую можно выбросить на помойку истории.

Ключевая особенность европейской демократии состоит в том, что, если какую-то проблему можно сегодня не решать, то ее будут стараться сегодня не решать. И поэтому решение любых кардинальных вопросов будет откладываться как можно надольше, поскольку их решение не укладывается в логику конструктивного электорального поведения.

У Запада своих проблем хватает: есть интересы каждой западной нации, которая желала бы тратить ресурсы прежде всего на себя любимую, есть население, которое, как в любом другом месте мира, живет, в первую очередь, сиюминутными проблемами. В нормальной жизни обычный человек действует эгоистично. Нормальное, естественное поведение обывателя (а обывателями являются 80% населения) — это эгоистичное поведение, когда он заботится только о себе, причем в самом примитивном понимании этого слова: чтобы ему было, где спать, что поесть и как отдохнуть. Очень немногие думают о детях и о том, в каком мире им придется жить.

Помните знаменитый эпизод из “Крестного отца”, когда Майкл Корлеоне приходит к будущему Папе Римскому, и тот его подводит к бассейну с высохшей водой и говорит: смотрите, этот камень пролежал в воде несколько сотен лет, но вода внутрь него не вошла. Так и люди — они прожили внутри христианской морали не одно столетие, но христианская мораль внутрь них не проникла. Мне эта мысль кажется одной из самых глубоких в этом фильме. На самом деле, христианская мораль — это удел немногих, и в плохом, и в хорошем смысле одержимых людей, которые способны демонстрировать альтруистическое поведение в обыденной жизни. А так в обычной жизни масса эгоистична. И этот эгоизм может быть нарушен только в условиях чрезвычайной ситуации, когда вдруг приходит понимание, что ради выживания и ради спасения детей нужно от чего отказываться.

В той ситуации, которая сложилась сейчас, демократия всегда поначалу проигрывает, потому что на первых порах любой авторитарный режим, как, например, сегодняшний московский, оказывается эффективнее. Зло вообще всегда на коротких дистанциях мощнее добра. Зло на коротких дистанциях концентрировано, умело, хитро, прекрасно манипулирует ресурсами, не заморачивается мелочами. Выводы, которые из этого делают в Кремле: Запад — это фетиш, он давно не существует, ткни его — он и развалится, два-три усилия — и Евросоюза не будет. Но это ошибка, потому что дальше наступает тот момент, когда приходит понимание, что наступил край, что дальше — гибель. И в этот момент недостаток становится преимуществом, демократия преображается и дает тот уровень общественной мобилизации, который никакой авторитаризм обеспечить не может. Собственно, так было и с Гитлером. Запад до последнего момента уходил от принятия решений там, где можно было избежать войны. Он шел на все, на немыслимые, и как теперь видно, ужасные и вредные компромиссы, чтобы ее избежать. Что, они не понимали, кто такой Гитлер? Понимали. Но общественной поддержки в 1939-м году Черчилль бы не получил. Но, когда наступил край, Запад консолидировался, мобилизовался и дал, конечно, сокрушительный ответ. Так будет и на этот раз.

- А что есть край? Мы уже имеем многотысячные потери среди мирного населения, мы имеем войну в Европе, мы имеем практически коллапс в экономике, и при этом для Запада это не край?

— Хороший вопрос. Я расскажу один юридический апокриф, который мне трудно проверить, но он есть во многих литературных источниках. Был известный адвокат в пореформенной России, который буквально “достал” судебный корпус, потому что все свои речи начинал и заканчивал фразой: “Господа судьи, господа заседатели, а ведь, если подумать, то могло же быть и хуже”. И вот однажды слушалось страшное дело об изнасиловании отчимом дочери, которую он не только изнасиловал, но и убил. И, вроде бы, председательствовал Кони (Анатолий Кони — государственный деятель Российской Империи, известный юрист, судья. — Ред.). Он сразу внутренне напрягся, думая, что вот сейчас опять начнется. И действительно, встает этот адвокат и говорит: “Господин председатель, господа заседатели, конечно, все ужасно, но вы задумайтесь, — могло же быть и хуже!” Тут уже у судьи нервы не выдержали, и он обрывает адвоката словами: “Слушайте, господин поверенный, побойтесь Бога, что же могло быть хуже?” Адвокат осекся, полет мысли его прервали, но он быстро собрался, посмотрел на председательствующего и ответил: “А хуже было бы, господин Председатель, если бы он изнасиловал вашу дочь”.

В понимании большого числа людей на Западе эти многие тысячи жизней двух окраинных европейских народов, — это не многие тысячи жизней французов, англичан или американцев. Мы почему-то полагаем, что на Западе лежит какая-то моральная ответственность решать те проблемы, которые народы России и Украины не могут решить сами. Это наши проблемы.

Аналогичный мотив, скажем, всегда прослеживается в публицистике Андрея Илларионова (российский экономист, экс-советник президента РФ Владимира Путина. — Ред.). Сейчас очень модно со стороны русской оппозиции предъявлять Западу претензии: вы не остановили, вы не сделали, вы не помогли и т.д. Никто никому ничего ни в жизни, ни в политике не должен. И странно нам предъявлять претензии кому-то, что они не сделали то, что мы должны были сделать сами. Это такой очень болезненный вопрос.

Посмотрите, как в этой связи сходятся крайности: вот я беру публикацию Лилии Шевцовой, которую очень уважаю и которая дала очень большее и хорошее интервью недавно. О чем она говорит? О кризисе западной либеральной демократии, которая не вмешивается в русские дела. Затем я беру статью Проханова (Александр Проханов — российский публицист, главный редактор газеты “Завтра”. — Ред.) или, скажем, выступление Путина. О чем они говорят? О кризисе западной либеральной демократии, которая, по их мнению, вмешивается не в свои дела. То есть выходит, что два лагеря в России, которые истово ненавидят друг друга, глубоко убеждены в том, что либеральная демократия в кризисе. Одни — потому, что эта либеральная демократия не поддерживает их в их праве делать на своей территории все, что угодно, а другие — потому, что эта либеральная демократия не вмешивается и не вводит свои порядки, останавливая тех, кто пытается делать на своей территории все, что угодно. А либеральная демократия, она, собственно говоря, не рай, и не идеал добра и справедливости. Просто общественный строй такой…

“Если Донбасс останется точкой напряжения, можно забыть о реформах и стабильности”.

- Вы сказали, на мой взгляд, очень важную вещь: мы, Россия и Украина, должны сами искать пути взаимопонимания. Рано или поздно война закончится, и искать их придется. Что может стать отправной точкой, началом этого поиска?

— Именно попыткой ответить на этот вопрос я вчера закончил лекцию перед студентами Киево-Могилянской Академии.

У меня есть такая смешная и одновременно грустная личная история. Моя мама была эвакуирована из Чернигова последним советским эшелоном, который прорывался на восток по занятой немцами территории и несся по горящему мосту через Днепр. Это все выглядело довольно драматично, потому что их сначала три дня бомбили на черниговском вокзале и пикирующие бомбардировщики расстреливали беженцев в упор. Мама видела лица летчиков, которые в них стреляли. И для нее после этого долгие годы слово “немец” означало только одно — ужас. Это было ругательство. Она сжималась при звуках немецкой речи.

В середине 70-х годов мы попали случайно на пароход, который плавал по Волге, где оказались и немецкие туристы. Мама очень настороженно за ними наблюдала, пытаясь привыкнуть к мысли, что это-таки люди. А потом случилась Перестройка, моя тетка уехала из Киева в Германию, потом мама тяжело заболела — ее не смогли вылечить в Москве, и тетка договорилась, чтобы ее лечили в Германии. Там с ней долго возились, вылечили, и мама стала как-то переступать через свои страхи. Итог следующий: маме было 82 года в прошлом году, когда проходил Чемпионат мира по футболу. Она позвонила мне очень поздно ночью и я долго возмущался, что она не спит. В ответ услышал: “Как я могу спать, я же смотрю финал, мы с папой за немцев болеем”. Если бы моей маме кто-то 70 лет назад сказал, когда она сидела в этом эшелоне под бомбежками, что она будет в начале следующего века не спать и болеть за немцев на Чемпионате мира по футболу, я думаю, она была бы, как минимум, сильно удивлена. Но история развивается непредсказуемо, и никогда нельзя говорить “Никогда”.

У России и Украины есть огромное культурное корневище. Конечно, и раньше в российских и украинских отношениях все было далеко не просто. Если уйти от лубковой советской версии истории, то, в общем-то, то же подавление Екатериной II Запорожской Сечи вряд ли можно назвать дружественным актом по отношению к Украине. Равно как и поведение украинских добровольческих отрядов во время Второй Мировой войны вряд ли было дружественным актом по отношению к русским, не говоря уже о евреях и поляках. Но рано или поздно история стирает острые углы, как вода сглаживает края камней. А корневище остается.

Конечно, вряд ли исцеление возможно быстро. То, что сделано, отравит жизнь двух-трех поколений. Может, конечно, превратиться и в вечную холодную вражду, которая есть сейчас, скажем, между поляками и русскими, и которую очень трудно преодолеть, несмотря на все дипломатические усилия, признание вины за Катынь и т.д. Но может и не превратиться. Поэтому, с одной стороны, ничего не потеряно, а с другой — без каких-то усилий с обеих сторон само по себе не поправится.

- С чего начинать? Если говорить о краткосрочной перспективе, — что нужно делать уже сейчас?

— Украине нужно свыкнуться с мыслью о том, что это не только российская интервенция (а она, безусловно, есть), но и гражданская война. Если основная, материковая часть Украины, — назовем ее так, — рассматривает Донбасс как часть своей территории, то она должна найти в себе силы понять Донбасс. Украина должна понять этих в чем-то для нее нетипичных людей, говорящих на суржике, культурно существенно отличающихся от жителей других регионов Украины. Им надо найти место в Украине. Сейчас этого места нет.

Безусловно, у этой проблемы есть свои корни. Янукович, — частично волей случая, частично волей соседа, — оказался злым гением Украины, потому что то засилье Донбасса, которое мы наблюдали в предыдущую эпоху, по закону маятника, привело к обратной реакции. Если бы не было первого, не было бы и второго. Засилье “донецких” привело к тому, что остальные элиты объединились и всеми силами начали их выталкивать. Хотя, надо быть честными, это в целом характерно для политической культуры Украины, и во всех случаях приход какой-то одной группы к власти в Киеве приводил к непропорциональному перемещению ее клиентелы в столицу.

Но, так или иначе, какими бы ни были корни этого процесса, как бы его не было легко объяснить, необходимо найти Донбассу место внутри Украины. Если оно не будет найдено, то говорить больше не о чем. Это первая проблема.

Есть два, в теоретическом плане дистиллированных, чистых подхода. Или Украина рассматривает эту территорию как отрезанный ломоть — тогда надо ее отрезать и торговаться с Россией: “Возьми, возьми, возьми”. Это один вариант поведения. Но, с моей точки зрения, он утопический, потому что Россия не возьмет. Россия вообще не ведет завоевательной войны с Украиной и вообще ведет войну не с Украиной. Россия ведет Третью мировую гибридную войну со всем западным миром, в первую очередь — с Америкой, во вторую очередь — с Германией. К сожалению, на украинской территории. Вот это очень важно понимать. У России нет никаких особых целей в отношении Украины как таковой. Есть чувство обиды, что некая “понятийка”, которая была составлена и подписана с Януковичем, была не исполнена. Но это скорее эмоциональная прокладка в подсознании, чем причина. В политическом смысле слова для целей российской внешней политики Украина является транзитной территорией.

Потому, повторюсь, первый вариант решения проблемы Донбасса, — избавиться от него, — является неисполнимым, потому что Россия не захочет его себе забирать. Донбасс никогда не возьмут, и идея, что можно “вытолкнуть” этот регион со всеми его проблемами, — это утопия.

Поэтому Донбасс может быть либо интегрирован обратно, либо остаться вечным нарывом на теле Украины. Если он будет оставаться вечным нарывом, с любыми идеями реформ, стабилизации экономики можно распрощаться, не говоря уже о политической стабилизации. Потому что ни одна нация не может реформировать экономику и строить демократию в условиях войны. Война повлечет за собой в долгосрочной перспективе либо распад Украины, либо переход от демократии к Гетманщине. То есть, у Украины, как у нынешней России, в конце концов отрастет “сильная рука”. Мне, конечно, любопытно, будет ли эта сильная рука женской или нет. Надеюсь, что нет.

- То есть, в любом случае, это будет затяжной конфликт? Других вариантов нет?

— Это в любом случае затяжной конфликт. Мы с Вами сейчас сидим совсем недалеко от дома выдающегося украинца по фамилии Рабинович, в миру более известного как Шолом-Алейхем. У него глава в одном из моих любимых романов называется “Душу не выплюнешь”. Соседа тоже. Что бы мы ни говорили, крест Украины — быть соседом России. Россия не растворится в ближайшее время в Северном ледовитом океане.

Ключевая ошибка, которая была сделана, — это расчет на то, что придет какой-то школьный учитель и осадит Россию, как зарвавшегося ученика. Главный урок, который нужно извлечь из всего случившегося, состоит в том, что все мировое сообщество в условиях ядерного мира не имеет ресурса оказывать какое-то решающее воздействие на Россию таким образом, чтобы быстро менять ее внутриполитическое или внешнеполитическое поведение.

Ведь во многом расчеты украинских политиков строились на том, что кто-то может сказать России “Стоп!” Теперь мы возвращаемся к ситуации 60-70-х годов, когда все понимают, что никто никому не может сказать “Стоп”. Что всегда будет существовать некий силовой компромисс, некая точка, вокруг которой стороны будут танцевать. И это всегда будет танец с саблями — джига на границе войны и мира. Это продлится достаточно долго, если ничего внутри России принципиально не изменится.

“Если бы в России сейчас начался Майдан, это был бы “коричневый” Майдан Игоря Стрелкова”.

- А эти шансы на изменения, они есть? В обозримом будущем? Просто бытует такое, на мой взгляд, весьма наивное мнение, что вот еще немного, еще чуть-чуть, и в России тоже, наконец, все поймут, и Путина уйдут, и все станет хорошо.

— Есть два взгляда на политический прогноз для России: рациональный, продиктованный логикой, и иррациональный, продиктованный интуицией.

Если рассматривать вопрос с рациональной точки зрения, не существует никаких предпосылок полагать, что существенные изменения в России могут произойти раньше, чем закончится физический срок жизни Владимира Владимировича Путина. Нет никакой реальной угрозы его власти и стабильности созданного им режима. Предположение о том, что русская революция может, как в Украине, быть спровоцирована экономическими трудностями или реакцией на коррупцию, является некорректным.

- А санкции?

— Санкции никакого реального влияния на политический расклад сил в России не окажут. Парадоксальным образом, хотя в этих условиях их нельзя было не принимать, они же, на самом деле, способствуют очень существенной консолидации общества вокруг режима. Потому что они помогают насадить в обществе психологию осажденной крепости, которая как раз является наиболее комфортной для таких режимов. Россия очень легко всегда проходит тест на сжатие, и очень тяжело проходит тест на растяжение. Поэтому, когда на нее пытаются воздействовать при помощи санкций, или военной угрозы, или экономической блокады, это вызывает, как правило, прямопротивоположный эффект — мобилизацию и консолидацию.

Вообще есть очень серьезная разница в ментальности русского и украинского народов, в том числе и по реакции на трудности. Я не хотел бы углубляться в эту тему, но русские жестче. Поэтому такие прямые инструменты, на которые кто-то рассчитывает, по изменению ситуации в России, — они не работают.

Экономические трудности не будут приводить к массовым социальным бунтам, а коррупция не вызывает у основной массы населения никаких других чувств, кроме чувства зависти. К большому сожалению, антикоррупционная кампания Алексея Навального, в конечном счете, вызывает у значительной части населения странные эмоции: “Живут же люди!”

С этой точки зрения мой прогноз касательно изменений достаточно пессимистичный, можно рассуждать лишь о том, каким будет процесс передачи власти после Путина, и возникнет ли тогда внутриэлитная борьба. Потому что только в этом случае образуется тот зазор, через который смогут проникнуть перемены.

И тоже, кстати, не факт, что эти изменения будут позитивными, потому что, если бы Майдан начался в России сегодня, это был бы “коричневый” Майдан, это был бы Майдан Игоря Стрелкова.

Это все, если рассуждать, опираясь на “мозги”. Но, кроме мозгов, есть еще сердце. И это сердце говорит о том, что, как сказал бы Талейран, Крым — это не преступление, Крым — это ошибка. Путин, присоединив Крым, разбудил в русском народе силы, которые больше, чем он сам. Это сила ностальгии по имперскости, это энергия русского мессианства, это огромные и абсолютно несбыточные ожидания. Эти огромные и абсолютно несбыточные ожидания становятся тем навесом, который давит на эту власть. И в результате Кремль оказывается в положении того Волка из 4-й серии “Ну, погоди”, который в конце убегает от асфальтоукладчика. Этот асфальтоукладчик — комплекс ожиданий русского народа, который породила официальная пропаганда и которые не имеют под собой никаких объективных исторических оснований.

От Путина сегодня действительно ждут, что Россия станет самой крутой. От него ждут возрождения СССР, от него ждут “прищучивания” Америки, где-то уже в мозжечке теплится мысль, что и “Аляска наша”. А эти ожидания несбыточны, потому что, как в одну сторону действует принцип гарантированного взаимного ядерного уничтожения, так и в другую. И Путин, как бы ни была занимательна его риторика, понимает, что есть некие границы возможного, дальше которых двигаться опасно, потому что тогда не он первым нажмет на кнопку, а его оппоненты. Но этого не понимают те темные силы русской истории, как их называл Бердяев (русский философ начала ХХ века Николай Бердяев. — Ред.), которые им были разбужены.

В результате в России начинаются иррациональные процессы, которые не укладываются в рациональную логику, поскольку они основаны на эмоциях, а не на интересах. И они принципиально непредсказуемы.

Можно предположить, что Россия обречена в ближайшие годы пройти через серию сейсмических культурных толчков. Именно культурных, которые покроют ее социально-политическую поверхность трещинами. В результате образуются некие платформы, которые начнут сталкиваться друг с другом и корежить этот “прекрасный”, созданный и отстроенный Путиным стабильный мир. И поэтому мой инстинкт подсказывает мне, что, несмотря на то, что по уму все отстроено на века, в ближайшие 6-7 лет в России начнут происходить тектонические подвижки, которые сделают этот мир — путинский мир — очень шатким.

Я не могу сказать, что именно произойдет, могу только догадываться. Наиболее вероятная линия напряжения — это Кавказ. Кавказской войной началось, ею и закончится. Россия снова там получит, с большой вероятностью, свой “Донбасс”.

- А русский национализм?

— Так это и есть Кавказ. Их столкновение.

Путин сейчас очень сильно поднял национальное самосознание русского народа. Это фальшивое самосознание, ложное, но, тем не менее, эмоциональный накал очень высок. И то, с чем люди могли мириться несколько лет назад, для них неприемлемо сегодня.

Что сейчас реально происходит в России? В России происходит колонизация провинции Чечней. Есть политический уровень наблюдений, а есть бытовой. И на бытовом уровне чеченские мобильные, компактные, боевые группы действуют по всей России, подавляют бизнес, выживают местных “бандюков”, отбирают имущество у мелких и средних предпринимателей. И, что самое главное, они, как половецкие отряды, абсолютно безнаказанны, потому что они делают свое дело и исчезают на территории, которая абсолютно неподконтрольна федеральным силам. То есть внутри России давно существует своя “ДНР”, но только с той разницей, что есть еще и “понятийка”, по которой центр платит ей откупные или отступные за лояльную риторику. Это то, что Путин предлагал Украине под грифом “чеченский вариант”.

Собственно, скорее всего, это и будет та самая линия разлома, линия растяжения. Как я уже говорил: Россия очень легко проходит тест на сжатие и очень тяжело — на растяжение.

Вся ситуация вокруг убийства Немцова настолько фантасмагорическая, что мне кажется, что в лице Немцова Россия нашла своего Гонгадзе. Дело Гонгадзе ведь тоже не сразу вспыхнуло, ситуация развивалась поэтапно, и всплески внимания к теме совпадали с революционными потрясениями.

Вторая линия напряжения — это формирование на местах абсолютно неуправляемых анклавов, только уже не чеченских, а русских, где местные бандиты, местные силовики и местные черносотенцы оформляются в такой феерический клубок, которому никакая федеральная власть не нужна и не страшна, и где они свои проблемы решают сами, а от центра откупаются. По сути, Кавказ дает модель всем.

- И “ДНР” — “ЛНР” дают модель…

— Да, и “ДНР” дает модель. То есть на самом деле, если эта опухоль не будет купирована, она будет метастазировать. Как она будет метастазировать? Это будет всеобщая Кущевка, которая каждый поселок России превратит в самостоятельную “республику”, откуда федеральная власть будет иногда “выдергивать” кого-то с большими усилиями, но это не будет менять общей картины. Управляемость страной будет потеряна.

Следующий процесс — чиновный аппарат. Этот аппарат напичкан “старьем”, это “старье” ненавидят молодые аппаратчики, которые, поднятые “крымской волной”, сейчас приходят во власть. Соответственно, неизбежно будет сокрушительный “удар по штабам”. Наверное, уже в самом недалеком будущем.

То есть на поверхности все хорошо, но есть какие-то сигналы, которые показывают, что все может прийти в движение. И российская власть на самом деле находится в цугцванге, потому что для того, чтобы этого движения не было, надо ничего не делать, но она не может больше позволить себе ничего не делать, потому что “Крым же наш”, и война за “русский мир” идет полным ходом. И получается так, что для сохранения стабильности нужно замереть, но эта стабильность оказалась достигнута таким способом, который предполагает теперь вечное движение. А одновременно ничего не делать и куда-то двигаться — это неразрешимое противоречие. Потому, хотя никакой внешней угрозы для режима Путина нет, режим этот сам будет создавать себе внутреннюю угрозу, причем своими собственными действиями.

Вера ХОЛМОГОРОВА