Грандиозное Ничего. Почему саммит в Глазго ждет провал, который выдадут за успе

26-й саммит ООН по изменению климата (COP26) начался в воскресенье, 31 октября, в Глазго, сразу после окончания G20 в Риме. Цель саммита — определить, приблизится ли мир к экономике с нулевым выбросом углерода к 2050 году, и договориться о совместных действиях с тем, чтобы он к ней все-таки приблизился. 

Суть проблемы

О глобальном изменении климата и его антропогенном происхождении писали так много, что пересказывать проблему от начала и до конца нет никакого смысла. Если же изложить ее коротко, то дела обстоят следующим образом: в мире становится теплее. Это вызывает таяние льдов, изменение режима ветров и выпадения осадков, что, в свою очередь, превращает когда-то хорошо освоенные территории в полупустыни, малопригодные для проживания и ведения сельского хозяйства. Либо в участки, затапливаемые в связи с повышением уровня Мирового Океана. Который, в свою очередь, тоже сильно меняется под воздействием избыточного тепла: выделяет меньше кислорода в атмосферу Земли, а его рыбные ресурсы, которые использует человечество, сокращаются. Одним словом, все плохо.

По умолчанию принято считать, что причиной глобального потепления является деятельность человека: мол, с начала промышленной революции, примерно с 1880 года, люди начали сжигать слишком много углеводородного топлива.

Но вывод этот, как минимум, спорный. Периодические потепления и оледенения в истории Земли случались и раньше. Моделирование эволюции климата — область крайне сложная и темная, изобилующая множеством неучтенных факторов. Модели постоянно уточняются, и их уточнения бывают очень противоречивы. Несомненно, человеческая деятельность оказала некоторое влияние на потепление, за которым, опять-таки, в рамках обычных для Земли климатических циклов, должен последовать новый ледниковый период. Впрочем, до ледникового периода нам еще надо дожить.

Но есть большие сомнения в том, что влияние человека на начало глобального потепления было решающим. Человеческое влияние, по сравнению с масштабом природных явлений, оно очень уж незначительно — даже сегодня. И, даже если допустить, что влияние человека все-таки сыграло решающую роль, а это было возможно только в том случае, если оно сыграло роль триггера, или, скажем, камешка, вызвавшего сход лавины, совершенно небесспорными представляются, как минимум, три ключевых момента:

— То, что эта же лавина, то есть, в нашем случае, лавинообразно нарастающее глобальное потепление, не случилось бы и без участия человека, только немного позже;

— То, что глобальное потепление даже с антропогенным довеском не будет развиваться в рамках обычного цикла “потепление — обрушение в ледниковый период”, а уведет планету вразнос, в возрастающее потепление с прямой угрозой уже всему живому. Циклы же глобальных потеплений и похолоданий естественны для земного климата. Конечно, они создают массу проблем для людей, но, увы, они неизбежны. Во всяком случае, в рамках нашей сегодняшней способности воздействовать на климатические процессы в масштабах планеты;

— То, что уменьшив коллективными усилиями антропогенный вклад в выбросы парниковых газов, составляющий, по самым смелым оценкам, до 1%, ну, пусть даже до 2% от объема выбросов таких же газов по естественным причинам: вулканы, неантропогенные лесные пожары, необходимые, к слову, для нормального роста лесов, — человечество сможет замедлить глобальное потепление, тем более остановить его, и уж тем более — начать возвращать ситуацию назад.

Последнее предположение вообще не укладывается ни в какую логику. Если вклад человечества составляет порядка 1-2% от естественных выбросов, его вычитание не сможет существенно повлиять на ситуацию. Если же этот дополнительный процент запустил лавинообразные процессы, то их уже не откатить назад. 

Возможные решения

Теперь включаем логику: какие действия в данной ситуации могли бы быть самыми рациональными? Очевидно, что наиболее рациональными были бы глобальные коллективные действия по подготовке — нет, не “выживания”, а организации более или менее нормальной жизни в условиях изменившегося климата. Эти изменения следовало бы рассматривать как неизбежные, вытекающие из самой природы нашей планеты, и, кстати, планировать действия и следующий их этап, — на грядущий за потеплением ледниковый период. По факту, это означало бы создание более или менее искусственной среды обитания для нескольких миллиардов людей, а также разумную организацию самого человечества. Включая гуманное, по возможности, сокращение его численности, при улучшении качества: физического здоровья, уровня образования, в том числе рациональной профессиональной подготовки, и более устойчивой социальной организации, способной обеспечить лучший уровень управления.

Готово сегодня человечество к таким глобальным совместным действиям? Однозначно, нет. Готовы ли к этому отдельные страны? Тут ответ тоже “нет”, но менее категоричный. Наиболее развитые страны могут, в принципе, создать “оазисы выживания” для большей или меньшей части своего населения, оставив за бортом лишних. Что для этого надо? В первую очередь — технологический рывок. Во-вторую — вертикализация власти: если не сворачивание, то, по меньшей мере, существенное ограничение демократии. В-третьих, выделение будущих лишних, что нужно сделать уже сейчас. Еще не окончательное выделение, но высота забора, отделяющего лишних от нелишних, год от года будет расти, и перескочить его будет все сложнее. Ровно такой же забор должен быть выстроен и между странами, способными и неспособными провести такую подготовку.

Но тут возникает проблема. Новые технологии — и, прежде всего, энергетика, очень затратны на первых порах. Жечь уголь и газ дешевле, чем получать электричество из солнечной энергии, пока технологии не отработаны и не стали по-настоящему массовыми. Впрочем, на повестке дня оказывается не только энергетика. Для подготовки к часу “Х”, который, по ряду оценок, настанет к 2050-2100 году — довольно условный, кстати, рубеж, поскольку ситуация будет ухудшаться плавно, нужно успеть сделать очень многое. При этом, группа развитых стран стремится вырваться вперед, максимально увеличив разрыв между собой и другими развитыми, и, тем более, слаборазвитыми странами, поскольку число мест в условном “ковчеге”, или нескольких ковчегах, в любом случае ограничено, и на всех этих мест явно не хватит.

Тут в дело и вступает версия о том, что проблема — исключительно в антропогенных выбросах. И что избавившись от них, можно развернуть ситуацию назад, или, по меньшей мере, существенно замедлить ее ухудшение. Условный рубеж между выигрышем и проигрышем: среднегодовое повышение температуры в мире, которое, к 2100 году, не должно превысить 1,5⁰С по сравнению с условной “доиндустриальной эпохой”.

Как только эта версия становится общим правилом игры, возникает новый расклад, в котором технологически развитые страны получают еще одно поле, где могут диктовать правила игры остальному миру. В частности, это позволяет им лоббировать развитие одних технологий и придерживать развитие других, что, во-первых, способствует увеличению разрыва между развитыми и слаборазвитыми странами, а во-вторых, меняет экономическую и социальную структуру развитых стран. Впрочем, развитые страны конкурируют также и между собой, поскольку их наборы предпочтительных технологий отличаются. Некоторые перспективные технологии попадают при этом под временный запрет, с тем, чтобы отвадить от них слаборазвитые страны, а затем вернуть их в оборот, когда достигнутый таким образом разрыв станет достаточно велик. Это произошло, в частности, с ядерной энергетикой. Так борьба с климатической катастрофой, прогнозируемой в будущем, превращается в конкуренцию между странами, корпорациями и технологиями здесь и сейчас.

Справедливости ради надо признать, что развитые страны финансируют слаборазвитые в рамках Парижского соглашения 2015 года, выделяя им на развитие новых “зеленых” технологий до $100 млрд. в год. На самом деле они выделяют значительно меньше: так, в 2018 году по данным межправительственной Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), развитые страны предоставили слаборазвитым “зеленое” финансирование на общую сумму $78,9 млрд. Но на практике это только увеличивает экономическую зависимость слаборазвитых стран от развитых, усиливая позиции последних.

Под прикрытием борьбы с изменением климата

Очевидно, что все соглашения о борьбе с изменением климата являются, по сути, протекционистскими мерами. Они работают только в том случае, если их поддерживает достаточное число развитых стран, способных надавить, прежде всего, экономически, на страны, которые пытаются уклониться от их выполнения. Попросту говоря, это означает, что такие соглашения работают не очень хорошо, поскольку сильно надавить, скажем, на Китай, который является мировым рекордсменом по объемам выбросов, не представляется возможным. Тем не менее, вокруг сокращения объемов выбросов парниковых газов идет постоянная борьба сразу на нескольких уровнях. Помимо экономического протекционизма, как на международном уровне, так и внутри стран, любые успехи, или хотя бы видимые усилия по сокращению объемов этих выбросов, отлично продаются на внутренних политических рынках. Парниковый психоз основательно распиарен, и уже породил миллионы активистов по всему миру.

Но, когда дело доходит до реальных действий, все, без исключения, страны стараются получить максимум пиара при минимуме затрат. Не стала исключением и нынешняя “двойка”: саммит G20 и саммит COP26.

Климатическая часть G20 завершилась фактически ничем: было высказано много призывов, но взято крайне мало конкретных обязательств. В итоговой декларации участники саммита подтвердили, что намерены не допустить повышения среднегодовой температуры на планете более чем на 1,5⁰С по сравнению с доиндустриальной эпохой, но это намерение не было подкреплено почти ничем, кроме благих пожеланий. Самой решительной мерой стало ограничение международных инвестиций в угольную энергетику, хотя и его удалось согласовать лишь с огромным трудом. Зато Джо Байден получил возможность покритиковать Россию и Китай, которые, по его словам, фактически проигнорировали переговоры по климату. Это правда, они их действительно проигнорировали. Поскольку, в сложившейся сегодня ситуации, участие в таких переговорах и взятие на себя каких-либо обязательств не сулят им никаких выигрышей.

При этом, и Москва, и Пекин чувствуют себя на “климатическом” поле достаточно уверенно. Китай остается “глобальным заводским цехом”, несмотря даже на то, что его роль несколько размылась. А Россия сегодня прямо делает ставку на глобальное потепление, видя в нем фактор, способный усилить ее влияние в мире.

В Кремле не загадывают до 2050, ни тем более до 2100 года, им бы день простоять, да ночь продержаться. Но такая ситуативная тактика отлично работает. В долгосрочной же перспективе у российских элит уже есть в развитых странах необходимые подушки безопасности, и опасаться за свое будущее у них нет оснований. На судьбу же остального населения России им плевать, и это население уже сегодня уверенно выводится Кремлем в зону утилизации.

Но провал G20 был слишком заметен и его нужно было чем-то прикрыть. Роль отважного правдоруба взял на себя Борис Джонсон, назвавший совместное заявление G20 “умеренным прогрессом”, что, несомненно, привело бы в восторг Ярослава Гашека. Но у Джонсона была наготове и хорошая новость: пусть прогресс и умеренный, но уж саммит-то в Глазго не даст сбоя, уж он-то решит все, что нужно. А что, если не решит?

“Если Глазго потерпит неудачу, тогда всех ждет провал. Парижское соглашение развалится при первых же расчетах, единственный в мире жизнеспособный механизм для борьбы с изменением климата будет утоплен. Прямо сейчас Парижское соглашение и надежды, связанные с ним, это просто лист бумаги, который еще надо заполнить”, — стращал журналистов Джонсон.

Саммит последней надежды?

Впрочем, и это заявление не стоит принимать близко к сердцу. Драматизировать и держать паузу — вот два столба, на которых уверенно стоит любое качественное шоу. Правда, при ближайшем рассмотрении видно, что дворец, дракон, рыцарь на коне и Господь на Небеси небрежно намалеваны нетрезвым живописцем на старой холстине — ну так и не надо, чтобы зрители к ним сильно присматривались. 

Небрежность освещения саммита в Глазго, рассчитанная на невзыскательную публику, которая и так твердо знает, что “все дело в газах”, была видна уже в анонсах. По одной версии, в Глазго должны были собраться представители аж 200 стран. Но в ООН на сегодняшний день состоят только 193 страны. По другой — только 120 стран, что уже больше походило на правду, но разница с первой версией была почти вдвое. Уже одно это ясно говорило: нигде так не врут, как на охоте, рыбалке — и, в особенности, на климатическом саммите. Россия и КНР, к слову, опять уклонились от участия: Путин прислал видеообращение, Си Цзиньпин — письменное заявление. Уклонился и Эрдоган, заявивший, что его не устраивает протокол безопасности, причем, как он сообщил журналистам, “позже мы узнали, что стандарты в нашем отклоненном запросе могут быть предоставлены исключительно для другой страны… Мы не могли принять это”.

Для тех, кто не понял: организаторы ограничили число машин в кортеже Эрдогана, и оно оказалось меньше, чем число машин в кортеже Джо Байдена. И Эрдоган, жестко приучающий США говорить с Турцией строго на “вы”, предпочел на саммит в Глазго вообще не приехать. Тем более, что он ничего от этого не потерял — реальных вопросов там решаться не будет.

Но как замаскировать провал COP26? Очень просто: следом за двухдневной встречей, с участием глав государств последуют еще десять дней работы чиновников помельче. На трибуну также будут допущены экологические организации, экоактивисты — да-да, и Грета Тунберг, надо полагать, тоже, и, вообще, кто угодно, кого хоть как-то можно пристегнуть к климатической теме. Это создаст на первых порах иллюзию того, что лидеры договорились о чем-то, хоть сколь-нибудь реальном, и оставили клерков уточнять детали. Ну, а за последующие десять дней тема саммита будет заболтана и размыта до полной неопределенности, что позволит толковать его итоги как угодно. Это, собственно, и требуется всем участникам, и всех их полностью устроит.