Германо-французская школа политического лобби или директорат меньшинства в ЕС?

В интеграционном объединении, уже расширившемся до 27 государств, в его многонациональной и многоуровневой политической системе управления действительно некем заменить негласную должность идейного вдохновителя и политического инициатора, но важнее то, что сформированный в начале 1950-х годов германо-французский тандем уже по инерции проводит “союзную политику в рамках союза”, то есть действует как политический “alliance within the alliance” — как часто титулуют такую политическую констелляцию. Свидетельство этого можно найти почти в каждом политическом процессе союзного уровня — не являются исключением и оба саммита Европейского Совета в этом году. То ли на мартовской, то ли на октябрьской сессии Европейского Совета франко-германские инициативы вновь и вновь опережают умеренность остальных государств—членов в общесоюзном масштабе.

Назовем лишь несколько последних: мартовские предложения германского канцлера Меркель и французского президента Саркози относительно реформирования Пакта стабильности и роста; проекты реформирования спутниковой навигационной системы Галилео (вдогонку американским успехам в этой сфере, всем известной GPS); октябрьские довилльские встречи в формате “тройки” (с участием российского президента Медведева); германо-французские призывы к пересмотру отдельных положений только что принятого Лиссабонского договора; форсированная реформа валютной политики в Союзе.

Признавая, что “роль Германии возрастает”, и не только как донора преддефолтной Греции, президент Европейского Совета Герман ван Ромпей все же удивляется: “Чего же хочет Германия от Европы?” А тут еще новые германо-французские предложения реформирования Договора о реформировании Европейского Союза: как бы тавтологично и парадоксально это ни звучало, но недавно принятый (в декабре 2009 года) новый учредительный договор Германия уже расценивает как “недейственный” и форсирует его изменение, особенно в части внешнеполитической деятельности Союза. Действительно ли союзные конституционные акты за год так устарели, что не позволяют эффективно функционировать союзным органам и создавать союзную политику, или они просто недостаточны для дальновидных и прогрессивных целей германо-французского тандема? Так или иначе, если провести реформу планируют до следующего саммита ЕС в марте 2011 года, то придется поторопиться, потому что в таком случае ее проект надо подать до конца декабря нынешнего года. Не прибегая пока что к прогнозам, попробуем отыскать ключевой инструмент влияния, который удачно и давно используют Германия и Франция для лоббирования своей внешнеполитической стратегии, оформленной в феврале 2010 года в общую “Повестку дня 2020” с более 80 проектами.

“Особая особенность”

Все отношения между современными государствами — особые и не похожи между собой. Между тем понятие “особых отношений” как-то уже по инерции ассоциируется с типом отношений Великобритании и США. В действительности германо-французские отношения характеризуются не менее особым, даже уникальным свойством, что позволяет обоим главным государствам эффективно проводить собственную политику на союзном уровне.

Политическое лоббирование в Европейском Союзе настолько же многогранное, как и сама его политическая природа, и каждое из государств, действуя своими силами или в союзе с другими, развивает собственный арсенал инструментов внешнеполитического влияния. Впрочем, никакое другое государство—член нынешнего Союза не имеет такого веса и такого статуса в Европе, как Германия и Франция. Ключевой момент их влияния на союзную политику — стабильная и эффективная проекция стратегически сближенных национальных внешних политик на европейский уровень. И пусть скептический глаз увидит в этом простое стечение обстоятельств, — рациональный взгляд вынуждает интерпретировать суть и уровень влияния германо-французских идей на развитие интегрированной Европы как политическое явление, имеющее собственные закономерности функционирования и эволюции, — международный режим. Именно с учетом такой перспективы предлагается рассматривать установившуюся форму тесных (взаимовыгодных, но и взаимообусловленных) отношений германской и французской республик как в формальном, так и в неформальном измерении. Если формальные, официозные элементы германо-французского режима можно найти и в других “парах” внутри ЕС, то, собственно, неформальные черты этого двустороннего режима позволяют выделить его в особую категорию, не имеющую сейчас аналогов (отдаленно напоминая по показателям уже упомянутые “особые отношения” США и Великобритании).

Формальный инструментарий политического лоббизма на уровне ЕС создают в германо-французском режиме нормы, процедуры и институты. Нормы германо-французского тандема довольно диверсифицированны и имеют как договорный (взаимная консультация и согласование позиций, взаимное информирование, отчетность, тесная координация, равноправие), так и внедоговорный (символизация двустороннего сотрудничества, норма инспектирования, отказа от одиночных действий) характер. Не уступает нормам институционный регулятор двусторонних отношений, представленный плотной сетью правительственных и неправительственных образований и политических форматов: институционная сеть германо-французского режима сформирована как на президентско-канцлерском, так и на министерских и ведомственных уровнях, включая соответствующие парламентские департаменты и отделы, а также многочисленные межнациональные формации гражданских обществ обеих стран. Процедурная составляющая политики Германии и Франции — едва ли не наиболее политически рентабельный “депозит” общей стратегии лоббирования на европейском уровне: в противоположность тактике “хождений по бюрократическим коридорам”, что составляет суть процесса формирования и имплементации политики в Европейском Союзе, процедуры германо-французского лобби позволяют обеим странам применять практику бюрократического штурма.

Действенность формального инструментария имеет свежие политические подтверждения. Так, обычная для германо-французского режима политическая норма координации и согласования национальных позиций, подтвержденная скоординированными действиями Германии и Франции на октябрьском саммите Европейского Совета в этом году, пополнилась ноябрьским консенсусом с ее углублением в сторону налаживания механизма еще более тесной координации политических курсов обеих стран.

Наиболее характерными принципами этого тандема являются: сотрудничество (как безоговорочная форма политических отношений) и укрепление дружественных отношений, солидарность (особенно в измерении европейской и международной политики), осознание общности проблем и необходимости их совместного решения, принцип совместного стратегического планирования, а также автономизации Европы. Правила, ограничивающие эгоизмы национальных политических курсов, в большинстве своем лежат в плоскости, соответствующей принципам, однако отличаются и такими моментами, как предварительная координация, скоординированное сотрудничество в международных институтах, интенсивный обмен кадрами и информацией, детабуизация двустороннего сотрудничества.
Закономерность эволюции или эволюция закономерности?

Именно в предсказуемости и относительно точной прогнозированности состоит успех единой стратегии политического лоббирования, которую проводят Германия и Франция в общеевропейском политикуме. Впрочем, с изменением политического лидерства обеих стран (особенно с приходом на должность президента Франции амбициозного и темпераментного политика Николя Саркози) такая предсказуемость политической погоды в национальных кулуарах обеих стран становится проблематичной. Новая “пара” лидеров двух стран, Николя Саркози и Ангела Меркель, характеризуется разным политическим темпераментом (управленческий стиль германского канцлера можно обозначить как “спокойно-рассудительный”, а стиль руководства французского президента, почти ежедневно шокирующего страну собственными заявлениями, — как “амбициозно-импульсивный”), отличающимся от умеренного управленческого стиля политической элиты поколения “’69”. Впрочем, до сих пор темпераменты обоих лидеров отлично взаимодополнялись. Удастся ли сбалансировать политические амбиции и национальные интересы двух ведущих государств Европейского Союза ради налаженной работы “двигателя” европейской интеграции и усиления эффективности режимного лобби Германии и Франции в союзном политикуме, покажут уже декабрьские политические перформансы, дебют которых общими усилиями готовит на европейской сцене германо-французская политическая труппа. “Прогонка” германо-французского сценария преобразования недавно реформированного Европейского Союза уже дает основания утверждать: союзный внешнеполитический авторитет и экономическую стабильность будут укреплять преимущественно вдоль параллели “Берлин — Париж”, а не генерировать на брюссельских широтах.

Российское горючее для германо-французского “двигателя”?

Тектонические колебания континентально-властного характера в Европе, особенно участившиеся после (все еще свежего) экономического кризиса, отдают беспокойством в восточную сторону внешних границ Европейского Союза. За терапию неспокойного соседа взялись (что совершенно не удивляет) оба идейных лидера в союзном политикуме — Германия и Франция. Неудивительно, потому что наброски такого сценария подготовил красноречивый жест двухлетней давности (именно в Германии российский президент Д.Медведев выступил пятого июня 2008 года с предложением принять новый договор о европейской безопасности), а мезебергские обещания германского канцлера (пятого июня 2010 года) заступиться в европейском политикуме за идею российского коллеги и сделать первый шаг в направлении к созданию комитета Россия—ЕС по вопросам внешней политики и безопасности (КВПБ) лишь сократили путь к норманскому Довиллю. Фактически мезебергские предложения А.Меркель российскому президенту взамен на вывод российских войск из Приднестровья были представлены так, словно ЕС всем членским составом уже вынес хоть какое-то решение. Такая уверенная позиция германского правительства строилась на крепкой поддержке французского партнера: если раньше весы внешнеполитического интереса Франции нерешительно склонялись к российскому источнику нефти и газа, то кризис в европейской экономике убрал всю амбивалентность. И хотя публично (читать — на публику) Н.Саркози заявляет своему российскому коллеге, что любой договор о безопасности “от Ванкувера до Владивостока” должен базироваться на уже действующих институтах и механизмах безопасности в Европе (прежде всего — НАТО, Совет Россия — НАТО, ЕПБО), фактически Париж развернул широкую экономическую программу “наведения мостов”, вступление в которую политическая элита прочитала в проекте обеспечения России французскими кораблями “Мистраль”. Поскольку в ноябре Франция стала председательствовать в “большой восьмерке” (которую президенту Н.Саркози надлежит в течение 2011 года переформатировать в “большую четырнадцатку”, а то и “двадцатку”) и вместе с тем добивается общего с Германией председательства в Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, — кульминация сценария “Берлин — Париж — Москва” еще впереди.

Впереди, очевидно, и эволюция германо-французского режима, или, по крайней мере, его статуса в Европе, ведь наведение мостов экономической (прежде всего — собственной) безопасности с Россией уже вызывает сопротивление остальных государств—членов ЕС, усиленное недовольством германо-французскими амбициями по реформированию Пакта стабильности и развития, а также валютной политики ЕС, задекларированными на брюссельском саммите Европейского Совета в октябре нынешнего года. И здесь проблема не столько в том, что Берлин и Париж активизировали пророссийскую политику, сколько в том, что столицы главных в Европе стран в определенной степени парализуют европейскую политику: германо-французская общая позиция, которая раньше представляла компромисс государств—членов ЕС по тому или иному вопросу, начала терять (вследствие предоставления преимущества национальным интересам перед общеевропейскими) уровень “представительства”. Между тем с начала ноября нынешнего года федеральный министр финансов ФРГ Вольфганг Шойбле навевает германской Франкфуртер Альгемайне Цайтунг риторику “представительской” роли Германии и Франции, которую к тому же предлагает распространить и на соседний регион: обеим главенствующим странам ЕС вроде бы выпала честь воплощать представительский компромисс интересов стран союзного соседства (Франции — региона Средиземноморья, а Германии — традиционно региона Восточной да еще и Северной Европы). Чтобы такие амбиции “адекватно” восприняли остальные государства—члены ЕС, германский министр финансов накануне саммита Европейского Совета 28—29 октября 2010 года принялся аргументировать по-сорбоннски от противоположного: “Разумеется, Германия и Франция не могут представлять весь Союз. Но без общих германо-французских позиций (которые вовсе не следует трактовать как “измену Европе”) дальнейшие шаги в европейской интеграции будут даваться крайне тяжело”. Вполне вероятно, что такой железный аргумент способен сломать хрупкую (читать — несмелую) союзную критику германо-французской довилльской инициативы в формате “тройки”. Поэтому, можно считать, европейские партнеры не помешают германо-французскому “двигателю” курсировать по автобанам брюссельской политики на горючем марки “made in Russia”, по крайней мере пока режимная политика Германии и Франции в Европейском Союзе будет оставаться действенным инструментом инициации и имплементации союзного политического курса, что может выясниться уже в марте следующего года.

Андрей ТЮШКА