Чому ми так мало знаємо про правий екстремізм в Україні?

Отсутствие постсоветских украинских правоэкстремистских студий вряд ли объясняется относительным электоральным неуспехом соответствующих групп, до выборов в Тернопольскую облраду весной 2009 года.

Радикалы: националисты и панслависты

Еще задолго до того, как ВО “Свобода” приобрела общенациональную известность, уже можно было расследовать целый ряд более или менее радикальных этно-националистических организаций и групп, преимущественно имеющих свою базу в западной Украине.

Речь идет, к примеру, о Социал-национальной партию Украины, Конгрессе украинских националистов или Украинской национальной ассамблее—Украинской народной самообороне.

К разряду своеобразных реакционных и откровенно антилиберальных партий, помимо ряда мелких панславистских организаций, как “Русский блок”, “Родина” и другие, стоит отнести и Прогрессивно-социалистическую партию Украины, которая была популярна и представлена в ряде региональных и местных советах восточной и южной Украине в течение многих лет.

Будучи радикально-пророссийской силой, с тесными связями с русским фашистом Александром Дугиным, ПСПУ играла на национальном уровне заметную политическую роль до и после 2000 года. Тогда у партии была небольшая фракция в ВР, а ее лидер Наталья Витренко претендовала на роль серьёзного кандидата в президенты.

В определенном смысле, ещё более значительную Компартию Украины тоже можно отнести к этим всего лишь условно левым партиям Украины.

Условно — потому что главными идеологическими прерогативами для них является не только и не столько их социально-экономическая доктрина, сколько ориентация на Москву и некую общерусскую, восточнославянскую, евразийскую цивилизацию.

Если же рассматривать концепцию политического экстремизма ещё шире, то первоочередным заданием исследований украинского параноидного антизападничества, постсоветского авторитаризма и откровенного анти-либерализма был бы анализ деяний Партии регионов или, по крайней мере, части дискурса сегодняшней правящей партии Украины.

В 2011 году Тарас Кузьо (Торонто) в англоязычной статье “Советские конспирологические теории и политическая культура Украины”, например, предложил рассматривать Януковича не только как клептократического диктатора, но и как последователя и пропагандиста неосоветской, антиамериканской теории заговора для объяснения “оранжевой революции”.

Недавно Михаэль Мозер (Вена) в своей англоязычной монографии “Языковая политика и дискурс о языках в Украине при президенте Викторе Януковиче” детально продемонстрировал высокий заряд парадоксальной украинофобии в гуманитарной политике украинского государства 2010-2012 годов.

Такое долгое относительное невнимание к проблеме постсоветской ксенофобии и конспирологии в Украине со стороны украинских историков и политологов, а также со стороны международного сообщества славистов и специалистов по интегральному национализму — вызывает удивление.

Слаборазвитость международной украинистики

Первая и, пожалуй, наиболее веская причина почти полного отсутствия научной литературы об украинских крайне правых заключается в том, что история, общество и политика Украины в целом являются плохо исследованными.

Академическая украинистика представляет собой непропорционально малую субдисциплину восточноевропейских студий и посткоммунистических исследований.

Сообщество видных международных экспертов по Украине — это небольшой клуб нескольких десятков часто изолированных специалистов в Европе и Северной Америке, которые, как правило, играют незначительную роль в своих научных дисциплинах: славистика, политология или история.

Таким образом, почти полное игнорирование наукой постсоветского украинского правого радикализма является лишь следствием печального положения дел в украинистике в целом.

Деформация постсоветской политологии

Во-вторых, часто не полностью осознанным, но коренным отличием постсоветской политологии по сравнению с западной политической наукой является то, что многие новоиспечённые политологи бывшего Советского Союза в своё время получали философское, юридическое образование — а не подготовку в какой-либо наблюдательной науке.

Или же они учились под руководством ученых, чьи онтология и методология исследований были сформированы в рамках неэмпирических дисциплин, таких как философия, юриспруденция, математика, логика.

Многие ученые с подобным бэкграундом не проявляют особый интерес к тонкостям научного дизайна и процедуры проведения систематического сбора, анализа, сравнения и изложения эмпирических данных — будь то качественных или количественных.

Они более склонны обсуждать значение той или иной политической гипотезы, исторического сценария, социальной схемы, политологического классика, влиятельного текста или научного термина.

В результате этого искажения, с одной стороны, в постсоветской политологии накопился избыток теоретических, философских, историософских, толковательных и концептуальных дискуссий. А с другой — поразительный недостаток первичных эмпирических исследований, не только номотетического, но и элементарного идеографического характера.

Примечательно, например, что в России подавляющее большинство ценных эмпирических исследований российского правого экстремизма постсоветского периода проводилось двумя гражданскими организациями — агентством “Панорама” Владимира Прибыловского и центром “Сова” Александра Верховского, которые не имели каких-либо связей с российской академической сферой.

Учитывая, что в Украине нет эквивалентов “Панорамы” или “Совы”, в стране пока отсутствует серьёзная информационная база данных о правых экстремистах.

Единственным частичным исключением являются годовые отчеты по ксенофобии в Украине Вячеслава Лихачева, который в 1990-х годах работал в Москве в “Панораме” Прибыловского. Позднее Лихачев переехал в Киев, где до недавнего времени он — при поддержке Евроазиатского еврейского конгресса и ВААДа — исследовал украинский ультранационализм, язык вражды и ксенофобское насилие.

Лихачев проделал огромную работу высокого качества. Однако он не имел надлежащего официального академического статуса, и долгое время был изолированной фигурой в своей сфере.

В результате этой печальной ситуации, многие детали подъема правого радикализма в постсоветской Украине, как, например, биографии лидеров или история предшественницы “Свободы”, Социал-национальной партии Украины — по-прежнему остаются попросту неизвестными.

Западная политическая наука и правый экстремизм

Третья причина почти полного, до недавнего времени, отсутствия значимых научных публикации об украинском постсоветском ультранационализме — низкий статус исследований правого экстремизма в рамках международных общественных наук в целом.

Незаинтересованность международных социальных наук в мировом правом экстремизме, как к относительно незначительному феномену западной политики, привела к тому, что они оказались не готовы к подъему и значению правого экстремизма во внутренней политике и международных отношениях посткоммунистической Восточной Европы.

В частности, западная политическая наука долго не осознавала существенную роль, которую обрели ультранационалисты в последние два десятилетия на национальном уровне в России, Сербии и, в несколько меньшей степени, в Польше, Словакии, Румынии, Венгрии.

А сейчас и в Украине.

Националистические симпатии в украинском обществоведении

Четвертая и наиболее чувствительная причина относительного академического невнимания к этно-националистическому радикализму относится к структуре историко-политических исследований в Украине.

Существует широкий ряд украинских историков и обществоведов, которые осознают себя патриотами и склонны смотреть на галицкий и диаспорский культ вокруг ОУН с пониманием или даже с симпатией.

Подобное отношение, широко распространенное в среде украинской интеллигенции, усиливается, если не вообще мотивируется, демонизацией военного крыла ОУН — Украинской повстанческой армии — как в советской пропаганде до 1991 года, так и в сегодняшних антиукраинских российских или пророссийских СМИ.

В последние месяцы, эта и без того напряженная ситуация еще более обостряется тем, что политтехнологи правящей ПР используют целенаправленную эскалацию противостояния якобы “фашистов” — проукраинских этно-националистов, и якобы “антифашистов” — пророссийских пан-националистов — как инструмент внутренней и международной легитимации авторитарного режима Януковича.

Правда, целый ряд публичных апологетов идеологии и деятельности ОУН демонстративно держат дистанцию к таким организациям, как “Свобода”, “Патриот Украины” или УНА-УНСО — несмотря на то, что большинство из этих групп претендуют на роль наследников ОУН.

Стоит отметить, что для некоторых патриотически настроенных обществоведов как внутри, так и за пределами Украины, их националистические взгляды не мешают им с нужным вниманием относиться к современным праворадикальным политическим группам.

Но все же, видимо, для многих украинских демократов, либеральных интеллектуалов, прозападных журналистов и научных исследователей симпатизирующий подход к историческому украинскому радикальному национализму имеет и определенные последствия для их отношения к нео-бандеровскому крылу правого радикализма в сегодняшней Украине.

С такой точки зрения, существующие в Украине интегральные этно-националистические тенденции воспринимаются как, возможно, чрезмерные, но все же понятные, безопасные или даже желательные проявления украинской национальной идентичности и гордости.

Однако послевоенный проект европейской интеграции, к участию в котором стремится почти вся, и не в последнюю очередь, академическая элита, с самого начала являлся антинационалистическим.

Совет Европы и европейские сообщества были в первую очередь ответами на ультранационалистические эксцессы в Европе первой половины ХХ века. И, в отличие от одновременно созданного североатлантического альянса, только во второй степени — антисоветскими проектами. Тем не менее, популярным ответом многих украинских прозападных интеллектуалов на критику украинского национализма — даже его самых ксенофобских исторических и сегодняшних проявлений — остается утверждение, что такие разоблачения находятся в русле идеологии не Европейского, а Советского Союза, и выражают не западные, а российские предпочтения.

Отсюда и множество недоразумений в отношениях украинской элиты с представителями Брюсселя и стран ЕС, особенно Польши, а также Израиля.

По всей видимости, заметный дефицит критического анализа “Свободы” и схожих партий связан именно с таким особым подходом к украинской политике со стороны патриотически настроенных историков, социологов и политологов — как в Украине, так и в среде украинской эмиграции на Западе.

Андреас УМЛАНД