Чем опасен стареющий дракон

На первый-второй рассчитайсь

Интерес ко всему, что происходит в Китае и с Китаем, равно как и уверенность в том, что эти события будут задавать тон глобальным процессам, вызван в первую очередь тем, что вес китайской экономики в мире в 2015 году можно описать формулой “еще не первая, но уже и не вторая”.

Почему “еще не первая”? С одной стороны, как подсчитали в Международном валютном фонде, ВВП КНР по паритету покупательной способности превысил ВВП США уже в декабре 2014 года ($17,6 трлн. против $17,4 трлн.). Но расчет по ППС — не “окончательный приговор”, так как оставляет определенный зазор для манипуляций и погрешностей. Кроме того, ВВП на душу населения в Китае все-таки составляет лишь четверть от соответствующего американского показателя. Плюс ко всему мировой валютой остается все же доллар.

Почему “уже не вторая”? Темпы роста китайского ВВП не были отрицательной величиной с 1976 года и слишком долго вообще выражались двузначными числами, но еще важнее то, что в “роковые” для экономики первого мира годы (2008 и 2009-й) составляли 9,63 и 9,21% соответственно. Китай стал своего рода надеждой на пре­одоление глобальных кризисов, последним и стойким рубежом обороны. Мол, чтобы ни случилось, потенциал КНР вытянет падающих, подстегнет затормозивших и придаст ускорение развивающимся.

Но уже в 2013 году (рост ВВП Китая — 7,67%, перед тем — 7,65%) этот оптимистичный подход начал вызывать сомнения, а когда поступили статданные по 2014-му, экономистам волей-неволей пришлось обсуждать уже другой тренд: “китайское топливо” для “общемирового экономического двигателя” заканчивается.

Ведь 7,4% — это не просто ниже, чем раньше, это — 24-летний минимум. Есть повод задуматься? А прогноз на нынешний год и того меньше — 7%. Это Украине о таких цифрах остается лишь мечтать. Правящая в Китае компартия еще в 2010-м официально заявила, что ежегодный рост ВВП, нужный для сохранения рабочих мест и стабильности в стране, оценивается как минимум в 8%.

Беда не приходит одна

Подоспели и другие статистические данные. 20 января текущего года китайское правительство обновило демографические показатели — количество трудоспособного населения страны продолжает сокращаться. За минувший год китайцев стало больше на 7,1 млн., но и число тех, “кому за 60”, увеличилось на 10 млн., что составляет 15,5% жителей страны.

Для понимания: согласно общепринятым критериям так называемый средний уровень демографической старости начинается с 14% лиц, перешагнувший 60-летний рубеж. С 16% (Китай выйдет на этот показатель в ближайшее время) — начинается “высокий уровень”, с 18% — “очень высокий”. Кстати, на пенсию в КНР выходят относительно рано: мужчины в 60, женщины в 50—55. Спасает от “пенсионного коллапса” то, что для сельских жителей пенсия не предусмотрена вообще. Но и сельских жителей — уже меньше половины от всех китайцев.

С одной стороны, ничего неожиданного. Политика “одна семья — один ребенок” приносит плоды: от мальтузианских кошмаров спасла, но медаль повернулась и оборотной стороной. Дальше будет только хуже, предупреждают демографы. Уже через пятнадцать лет количество людей старше 60 лет превысит планку 25% и продолжит увеличиваться вплоть до 2053 года (как минимум). Ведь дело не только в том, что количество детей искусственно ограничено, но и в том, что на 100 китайских девчонок приходится 116 ребят.

И здесь возникает следующий вопрос социально-экономического плана: как поведет себя “лишнее” мужское население страны? С ситуацией, когда количество женщин превышало количество мужчин, человечество сталкивалось постоянно. А если наоборот? Будут ли “лишние” мужчины эффективными производителями и потребителями? Ответ вовсе не очевиден, да и сам по себе является темой для отдельного исследования.

Китайское руководство, отдадим ему должное, глубину проблемы понимает. В 2013 году было законодательно разрешено завести второго ребенка супругам, один из которых в свое время был единственным ребенком в своей семье. Но… таковым правом воспользовались лишь 1 млн. пар — вдвое меньше ожидаемого.

В общем и целом “китайский” тренд с начала нынешнего года получился пессимистическим: экономика замедляется, население увеличивается и стареет.

Но и это еще не все.

Перестройка, застой или репрессии?

Не обошлось и без чистой политики. 14 марта исполнилось два года, как Си Цзиньпин официально занял пост председателя КНР. В принципе, “главным китайцем” он оказался еще раньше — в ноябре 2012-го, став генсеком КПК, — но от желания и необходимости подвести определенные итоги пребывания “товарища Си” во главе самой населенной страны планеты никуда не деться.

А итоги получились довольно спорными. В марте текущего года один из ведущих синологов США (и мира) Дэвид Шамбо опубликовал в Wall Street Journal статью “Грядущий китайский крах”, которая произвела эффект разорвавшейся бомбы. Шамбо перечисляет пять симптомов, по его мнению, свидетельствующих об уязвимости политического режима в КНР и системных проблемах в КПК.

Первый — увеличивающаяся эмиграция “новых китайцев”. Как выяснили социологи Шанхая, две трети опрошенных крупных собственников (долларовых миллионеров и миллиардеров) либо уже пребывали в процессе эмиграции, либо ее планировали. Самый показательный симптом: дети “красных капиталистов” массово получают образование за рубежом и стараются остаться за границей. Параллельно с этим растет “туризм рожениц” в США (в том числе нелегальный), ведь, как известно, ребенок, родившийся на территории Соединенных Штатов, имеет право получить американское гражданство.

Второй — усиление политических репрессий после прихода к власти Си Цзиньпина. Шамбо считает это признаком нервозности руководства КПК и его идеологической неустойчивости (на борьбу с которой и брошен репрессивный аппарат).

Третий симптом хорошо знаком всем, кто застал времена позднего советского застоя. Описать это можно как “нарастающая профанация”: верность официальной идеологии ритуальна и совершенно не искренняя.

Четвертый — коррупция. Чем больше китайское партийное руководство декларирует беспощадную борьбу с этим злом, тем явственней проявляется тот факт, что коррупция, отношения “патрон — клиент” и непотизм пронизывают все общество. Более того, сама антикоррупционная политика очень избирательна и скорее является фактором внутрипартийной борьбы за власть.

Пятый фактор — амбициозный план экономических преобразований, представленный Си Цзиньпином, увяз в бюрократических ловушках. Реформы выхолащиваются, как только задевают интересы партийных кланов (очень знакомая украинцам картина).

Вывод Шамбо: мы наблюдаем заключительный этап существования китайского коммунизма. КПК — вторая по продолжительности пребывания у власти партия (после северокорейского аналога), но ни одна партия не может править вечно.

С американским политологом согласен и его российский коллега Григорий Голосов: “Я считаю демократизацию Китая не только возможной, но и неизбежной в обозримом будущем… Я полагаю, что соотношение издержек и выгод, которые китайский правящий класс получит вследствие изменения режима, сейчас оптимально для того, чтобы отказаться от политической монополии”.

Правда, мнения о том, каким будет новый режим, расходятся. Речь, к примеру, может идти о переходе к двухпартийному режиму, при котором сама КПК и разделится на “либеральное” и “консервативное” крыло. Вопрос в том, произойдет это относительно мирным путем — и станет стимулом к экономическому росту (хотя в какой-то момент настороженные ожидания и естественный страх перед изменениями и сыграют “в минус”) или же КНР столкнется с рецидивом событий на площади Тяньаньмэнь и, того хуже, советским сценарием.