Вы были в Донецке во время событий Оранжевой революции. Расскажите, какая тогда была ситуация в городе?
Я в то время был Главой Донецкой областной организации Комитета избирателей Украины. Мы занимались независимым наблюдением за ходом избирательных кампаний. Мы еще в 1996 году начали свою работу. До 2004 года у нас уже был свой коллектив, общественная организация с большим количеством региональных отделений. На выборах того года в Донецкой области выставляли около двух тысяч независимых наблюдателей. Тогда выборы сильно отличались от того состояния, в котором они сейчас. Это было практически полное засилье административного ресурса. Правящая партия в Донецкой области полностью руководила всем избирательным процессом. Фальсификации были массовым явлением. В 2004 году после второго тура выборов Центральная избирательная комиссия объявила победителем выборов Виктора Януковича. Для большинства украинцев это выглядело абсурдом, жить в котором они не хотели. Потому люди и вышли на Майдан. Выборы стали тем триггером, который запустил эту общественную реакцию исцеления. И мы были в эпицентре этих событий. “Наша Украина” в Донецкой области была на то время достаточно “специфической” структурой. Помню, что почти все доказательства нарушений выборов по Донецкой области, представленные в Верховном суде и на основании которых, в том числе, было принято решение о проведении третьего тура выборов, тогда собрали именно наши наблюдатели Комитета избирателей Украины.
Моя жена была одета в оранжевый шарф и перчатки Я сразу почувствовал волну ненависти всех членов комиссии
Это были первые выборы, на которых я смог реализовать свое собственное право голоса. До этого времени хватало лишь на наблюдение за выборами. Пошел на избирательный участок с женой, практически в центре Донецка — у шахты имени Калинина. Моя жена была одета в оранжевый шарф и перчатки. Я сразу почувствовал волну ненависти всех членов комиссии. Кто-то тихо даже сказал: “Посмотрите на нее, она еще и улыбается”.
Все время Оранжевой революции я курсировал между Донецком и Киевом. Прекрасно помню нагнетание искусственного противостояния между западом и востоком. “Спички” в виде тем по защите русского языка или вступления в НАТО уже тогда разгорались “ярким пламенем” в воспаленном сознании дончан. В памяти до сих пор плакаты о “трех сортах Украины”, которые висели в поезде Киев-Донецк, и билборды, на которых Виктор Ющенко был изображен в виде Гитлера. Один из таких бордов висел прямо напротив городского совета. Нас (общественных активистов) тогда воспринимали скорее как оппозиционеров: тех, кто мешал делать нужные результаты на выборах. Часто эта агрессия выливалась на наших наблюдателей. Тогда во время наблюдения за выборами физически пострадали шестеро из них. Сломали ребра, оторвали ногти, когда забирали фотоаппарат. Все это безнаказанное зло смогло возродиться и завершить свое дело в 2014 году.
Автор: Сергей Ткаченко
Многие были напуганы. Власть востока всегда опиралась на несколько сот руководителей крупных предприятий. Так система работала еще с Советского Союза. Руководитель компании был практически феодалом для работников и их семей. Часто это был такой образ отца. Все “блага жизни” — зарплату, карьеру, отпуск, квартиру, а часто и помощь с похоронами — люди получали через такого руководителя. И считали себя его вечными должниками. А этот “отец” иногда приходил и рассказывал своим “детям”, как надо проголосовать на выборах, чтобы предприятие и регион процветали. Такая практика сложилась в течение нескольких поколений. Люди по сути меняли свои избирательные права на зарплату и другие материальные привилегии. В 2004 и 2014 на востоке стало очень сильно видно, что люди не способны самостоятельно принимать решения, у них просто не родилось критическое мышление. Они привыкли, что есть опора, которая все объясняет: как воспринимать события во внешнем мире, кого любить, а кто для них представляет угрозу.
Первое, что у них появлялось, когда приходило время выборов — не желание перемен к лучшему, а страх перед будущим. Людей пугали сменой власти. Помню, как Ющенко хотел провести в Донецке съезд “Нашей Украины”, но люди искренне брызгали слюной на представителей партии.
В Киеве видел подъем. Возвращаться обратно в общество, где мышление было запрещено, не очень хотелось.
Каким был быт во время Оранжевой революции в столице? Помогали киевляне?
В Киеве это был как праздник, всеобщее единение, подъем и атмосфера общей взаимопомощи. Кто жил рядом, пускал протестующих в душ или отдохнуть. Все делали вместе. Готовили и привозили еду…
В Донецке же правоохранители в это время выполняли хаотические задания местных властей. Например, задерживали автобусы с членами комиссий и наблюдателями Нашей Украины, которые ехали на восток для участия в работе участковых избирательных комиссий. В других регионах это тоже практиковали.
Какое самое страшное воспоминание того времени? Какие хорошие истории запомнили?
Безусловно, больше всего переживаний у нас вызывали угрозы жизни людей, с которыми мы вместе работали. Пострадала одна из наших журналисток. Ее у дома какие-то бандиты подстерегли и ударили по голове трубой. Девушка попала в больницу. Часто избивали членов нашей команды во время наблюдения в городах и районах области. Одного нашего друга, занимавшегося организацией наблюдения, просто “прокатили” лицом по асфальту, другому сломали ребра. Части мобильных групп наблюдения резали колеса. Одна из наших мобильных групп наблюдения решила последовать за подозрительной машиной, курсировавшей по Донецку от участка к участку. С нашими наблюдателями тогда был международный наблюдатель из Беларуси. В каком-то переулке их машину заблокировали другие автомобили, выбежали люди и, угрожая оружием, забрали личные вещи и технику. Фотоаппарат у нашей наблюдательницы тогда вырвали из рук вместе с ногтями. Немного погодя, когда история получила огласку, милиция очень быстро вернула им всю технику. И несколько дней, обходя со всех сторон, уговаривала забрать заявление о преступлении, чтобы эта история не пошла дальше. Потому что угроза жизни международного наблюдателя — это было слишком даже для донецких ментов.
Вся эта бандитская деятельность была в связке с местными властями.
Помню, как накануне дня голосования главе нашего отделения в Ясиноватой ночью подожгли двери в его квартире. Он и его семья тогда чудом не пострадали. Мы ему потом на съезде организации в Киеве собрали средства и символически подарили новые двери. У всех нас тогда было ясное понимание, что вся бандитская деятельность была в четкой связке и координации с местными властями.
Автор: Сергей Ткаченко
Как изменились люди, попавшие во власть после Оранжевой революции? Кто совершил больше ошибок?
Для того чтобы измениться, одного Майдана недостаточно. В пиковом состоянии человек может проявить свои качества. Мы это наблюдали. Люди перестали бояться и откровенно заявили о своем выборе. А потом эти люди ушли во власть и продолжили заниматься коррупцией. Это как раз и был пример того, что во время подъема мы “взглянули за горизонт”, но для существенных изменений этого мало. Это и о людях, и о системе поведения власти.
Мы смогли задать новые ориентиры, к которым нужно было стремиться. Но люди так быстро не меняются. Оранжевая революция — очень важная веха нашего развития. Она изменила вектор общественного движения. Но общество развивается в период эволюции, а не революции. А в эволюционном плане мы не так быстро двигаемся, как хотелось бы.
Губарев сказал: “Врагов полезно знать в лицо. Это будет нужно, когда мы будем вас убивать”
Вы также участвовали в Евромайдане. Расскажите, когда вышли на площадь? Каково было первое мнение, что побудило пойти на протест?
Когда произошел силовой разгон, я со многими другими представителями гражданского общества Украины был в Вильнюсе и ждал подписания Соглашения об ассоциации между Украиной и Евросоюзом. Мы поджидали Януковича. Кричали: “Янукович — подпиши!” Он к нам так и не вышел. Хотя многие другие президенты здоровались и подходили к нам пожать руки. Янукович тогда ничего так и не подписал. А утром мы узнали о силовом разгоне в Киеве. Помню наш общий завтрак в отеле перед отъездом в Киев. Все напряженные, у всех было общее чувство, что мы снова на пороге больших перемен и то, что было вчера, уже не столь важно по сравнению с тем, что происходит сегодня в Киеве.
Я на время задержался в Киеве, а когда вернулся, Евромайдан уже собирался в Донецке возле памятника Шевченко.
Когда 16 января Верховная Рада приняла “диктаторские законы”, которые были направлены против протестующих, ограничивали права граждан и, по сути, криминализировали деятельность общественных организаций, средств массовой информации и оппозиции — многие пришли тогда на Евромайдан на митинг протеста. На митинг тогда пришли и оппоненты. Среди них и Паша Губарев (коллаборационист, сепаратист, лидер террористической группировки так называемой ДНР. Один из главарей террористической группировки “Новороссия”. — Gazeta.ua). Он с видеокамерой подходил ко всем нам и всех снимал. Молча. Никто лицо не прятал. Мы пытались шутить, что все друг друга знаем и постоянно же с ними пересекались, но считали их “городскими сумасшедшими”. Мы думали, что это было желание нас запугать. Губарев сказал: “Врагов полезно знать в лицо. Это будет нужно, когда мы будем вас убивать”. Тогда это многих по сердцу поскребло. Потому что физическое насилие начинало становиться нормой в отношении проукраинских участников протестов. Впоследствии фотографии членов Донецкого ЕвроМайдана стали появляться на столбах, активисты получали постоянные угрозы, многие подверглись нападению со стороны бандитов и получили физические травмы. Общий мрак ненависти распространялся.
В отделении не было больше никого из правоохранителей. Следователь сказала: “Все остальные пошли на защиту Донецкой администрации”
Что тогда больше всего запомнилось на Евромайдане?
Это был конец января. Одна из наших журналисток, которая была организатором Донецкого Евромайдана, в то время постоянно получала личные угрозы. И в какой-то момент она просто исчезла и перестала отвечать на звонки. Все волновались. Я с коллегой пошел в милицию написать заявление об исчезновении человека. Это было 26 или 27 января. Сначала нас вообще не хотели пускать в участок. В конце концов дежурный провел нас к следователю. И мы увидели, что в центральном районном отделении Донецка не было больше никого из правоохранителей от слова “вообще”. Следователь сказала: “Все остальные пошли на защиту Донецкой администрации”. В это время региональные власти как раз начали нагнетать ситуацию, будто едут автобусы с “Правым сектором” с Евромайдана Киева для захвата администрации. Женщина рассказала, что даже свои бронежилет и каску отдала коллеге. Тогда я увидел, что власть рассыпается на глазах.
Мобилизационная кампания против Революции Достоинства в Донецке продолжалась. Партия регионов еще играла в свою любимую игру с общественными манипуляциями и нагнетанием страха. Дальше эту инициативу у них перехватили россияне. Но еще в том участке мне стало понятно, что апеллировать уже не к кому, что власти как таковой в Донецке больше нет.
Раньше приходили с детьми, это был праздник единения. Но после этого появился страх за жизнь
В марте-апреле в Донецке прошла целая серия проукраинских митингов. 5 марта состоялся самый массовый митинг. Более 10 тысяч дончан вышло на центральную площадь для того, чтобы заявить: “Донецк — это Украина”. 13 марта на митинге погиб Дмитрий Чернявский. Для многих опасность уже стала очевидной — раньше на митинги приходили с детьми, это был праздник единения, но после этого появился страх за жизнь. В городе все чаще можно было встретить чужих людей. Это уже были россияне. В марте мы увидели в Донецке совсем оторванных от жизни людей, с бритыми головами, российским акцентом и стеклянным взглядом. Они были готовы убивать. Многие из нас не были готовы к такому.
Видел, что нашей власти просто нет. Но еще было непонятно, кто работает на террористов, а кто остался с Украиной.
Когда поняли, что нужно уезжать?
В апреле в Донецке уже брали заложников. Похищение и избиение людей приобрели системный характер. Никто не занимался охраной правопорядка. Милиция либо сбежала, либо помогала россиянам. Власть растворилась, или точнее сказать, распалась на куски и было непонятно, кто работает на террористов, а кто остался с Украиной. В начале марта появился Сергей Тарута как новый глава администрации, и все рассчитывали, что он восстановит силу украинской власти. Но реальной власти у него не было.
Друзья из органов, оставшиеся на стороне Украины, предупредили, что за общественными активистами началась тотальная слежка. Детей рекомендовали вывезти из Донецка. Мы с женой так и сделали в начале мая 2014 года, а сами вернулись, потому что еще стремились помочь провести в Донецке президентские выборы 25 мая. Но из 22 округов в Донецкой области выборы реально прошли только в восьми. Террористы разрушали избирательные участки, забирали технику, избивали и похищали членов комиссий, сажали их в подвалы. Выборы Президента были тогда для всех символом противостояния распространению мрака и абсурда, символом присутствия украинской власти, символом надежды на возвращение к мирной жизни. Террористы знали и чувствовали этот символизм украинских выборов и потому так неистово крушили все, что было с ними связано. В День голосования 25 мая мы организовали в одной из гостиниц Донецка секретный пресс-центр. Оттуда координировали работу наших наблюдателей в тех округах, где выборы не были сорваны, делали стрим для общеукраинских СМИ, иногда давали интервью знакомым журналистам, которые еще оставались в то время в Донецке. Но около десяти вечера в гостиницу забежал Олег Царев с вооруженными автоматчиками. Искали тайный избирательный участок. Нас успели предупредить, и мы убежали через черный ход. Помню, как всей команде тогда после облегчения пришло понимание, что наши жизни висели на волоске и что лимит нашей удачи довольно ограничен, в следующий раз может так и не повезти.
Домой не попал, так как меня предупредили, что могу уже не вернуться
Утром 26 числа мы уже увидели бои за аэропорт. Еще неделю мы пробыли в Донецке как на минном поле. 5 июня выехал. Даже домой не попал, так как меня предупредили, что могу не вернуться.
Автор: Сергей Ткаченко
Какие главные уроки наше общество вынесло с Майданов?
Повторюсь, что майданы и революции могут помочь изменить вектор развития общества и государства, если мы зашли в тупик или заблудились. Они повернули нас лицом к демократическим ценностям и европейской перспективе. Но развитие — это эволюционный процесс, требующий от нас взросления, большей ответственности, смены собственной парадигмы мышления. Для этого требуется системный подход и большая работа. А возлагать надежды только на революцию и очередной майдан — это, как по мне, позиция не взрослого человека, который постоянно пытается начать новую жизнь с очередного понедельника или с чистого листа.
Какая власть лучше отвечает этим словам?
Будущая. Власть все равно отражает людей и является зеркалом общества. Большая часть общества воспроизводит ту власть, которая отвечает этапу его развития. У фразы “нужно выбирать лучшую власть” есть продолжение: “...которую может выбрать только лучшее общество”. Чтобы была лучшая власть, нужно лучшее общество с высшей парадигмой мышления. И это далеко не замкнутый круг.
Должны довести эти дела до конца. Потому что безнаказанное зло всегда возвращается
Следите за делами палачей Майдана? Причастных к убийствам?
Да, значительная часть людей, которые должны были ответить за совершенные преступления, не просто ушли от ответственности, но и попали в “слепое пятно” внимания. Когда я в Киеве встречаю бывшего главу донецкой администрации, который во время всех событий 2013-2014 сознательно манипулировал сознанием миллионов, меня удивляет, почему правоохранительные органы до сих пор не дали этому оценку. Это касается и тех, кто бежал в Россию или остался на оккупированных территориях и чью вину несложно доказать. Их тоже нужно привлекать к ответственности, хотя бы заочно. Должны довести эти дела до конца. Потому что безнаказанное зло всегда возвращается.
