Анатолий Гальчинский: “Неспособность власти сформировать конструктивную стратегию преобразований обусловливает ее бесперспективность”

Радует то, что в праздничные дни действующая власть еще раз заявила о своей приверженности курсу реформ и евроинтеграционному выбору. Однако такие заявления звучат почти постоянно, но реальное содержание преобразований вызывает не только разочарование, но и все более угнетающую обеспокоенность будущим страны у той части общества, которая еще не разучилась думать.

В чем состоит ключевая проблема? В отсутствии надлежащих коммуникаций и эффективной разъяснительной работы с населением? Или в противоречиях задекларированных и реальных намерений? Во всем повинно бюрократическое исполнительное звено, тормозящее и искажающее первичные задумки реформаторов? А может, главный недостаток — это отсутствие действительно прорывных идей, более четких приоритетов и целостной идеологии процесса?

Об этом и многом другом — в интервью ZN.UA с одним из ведущих экономических экспертов страны Анатолием Гальчинським.

— Анатолий Степанович, уже более полутора лет страна с ее нынешним президентом не только живет лозунгами о реформах, но и пытается пережить попытки их реализовать. Перечень задекларированных намерений настолько всеобъемлющ, а реальных шагов — настолько противоречив, что ключевые приоритеты экономической стратегии, в сущности, по-прежнему остаются то ли слишком размытыми, то ли и вообще неопределенными. Каково ваше мнение по этому поводу?

— Согласен с вашими оценками, хотя не могу сказать, что в этом плане вообще ничего не делается. Речь должна идти о другом — об отсутствии системности в проведении реформ. Отдельные решения перспективы — это еще не стратегия. Стратегия — это прежде всего структурная сбалансированность перспективных решений. Мы еще слишком далеки от этого. Скажу больше: неспособность власти сформировать конструктивную стратегию преобразований обусловливает ее бесперспективность. Идет речь о системности решений, которые бы наконец позволили нам сформировать реальные предпосылки утверждения инвестиционно-инновационной модели экономики, осуществить ее глубокую структурную перестройку, ощутимо укрепить внутренний рынок, сделать более современными ресурсные факторы развития и преодолеть на этой основе низкую (82-е место в мировом рейтинге 2011 г.) конкурентоспособность экономики.

Приветствую стремление власти реализовать ряд давно назревших социальных реформ, однако их стержнем должно стать, в первую очередь, укрепление креативного потенциала работающего населения, среднего класса — основы основ политической стабильности и демократии. Без этого и пенсионная реформа, и другие шаги по защите социально уязвимых слоев населения не дадут задекларированных результатов.

Это же можно сказать и о стратегии аграрных преобразований. Почему власти не концентрируют внимания на главном — на возрождении в Украине высокоэффективного фермерства, признанного во всем мире украинского земледельческого таланта?

Почему проблема создания рынка земли не связывается не только с созданием эффективных механизмов страхования рисков и кредитования АПК, но и с максимальным усилением внимания государства к проблемам социального и духовного развития села, укрепления его кадрового потенциала?

Стратегия — это не только экономика. Стратегия — это экономические и социальные преобразования в их органичном единстве. Власти не понимают этого. Последствия очевидны: налоговая реформа и потеря доверия миллионов предпринимателей. Подобное порождает и пенсионная реформа. Это же ожидает нас и в вопросах земельной реформы. Тезис о всеобщей непопулярности реформ, которым прикрываются власти, тут неуместен. Непопу­лярными являются системно разбалансированные, внутренне противоречивые реформы. Суть дела в этом.

— Кто, с вашей точки зрения, должен стать главным субъектом, призванным формировать и реализовывать стратегический потенциал общества?

— Ошибочной является позиция, при которой прерогатива в этом отдается государству. В условиях рынка государство не владеет соответствующим экономическим ресурсом. Таким субъектом, вне сомнения, является национальный капитал, для которого (в отличие от действующих политиков с доминантностью рейтинговых преференций) крайне значимой является не только текущая результативность, но и стратегическая перспектива, то, что будет происходить в стране завтра.

Капитал — это всегда интернациональная данность. Однако естественное стремление национального капитала утверждаться в качестве реального игрока мирового рынка можно реализовать, лишь получив статус стратегического инвестора во внутренней экономике. Это азы мировой экономики — докажи свои достоинства на внутреннем рынке, и перед тобой откроются двери более широкого экономического пространства. Представители не только крупного, но и среднего и мелкого бизнеса это хорошо понимают. Однако при всем этом капитал не владеет политическими ресурсами, отсюда ключевое звено стратегии — политика частно-государственного партнерства, формирование на уровне стратегических задач конструктивного альянса государства и национального (в первую очередь, крупного) капитала. Необходимо сформировать прозрачные, понятные обществу институционные механизмы такого альянса.

В свое время в марксистской литературе соответствующее взаимодействие государства и частного капитала называли государственно-монополистическим капитализмом. Ленин считал это признаком загнивания капитализма. Но в действительности получен противоположный результат — не загнивание, а высокоразвитая экономика, опирающаяся в своих базовых сегментах на механизмы сращения силы государства и силы капитала в один стратегический механизм. Американское государство и американский капитал принимают участие в мировой конкуренции не просто как партнеры, а как единый целостный функциональный организм. По таким же канонам действуют и другие государства западного мира. То же самое можно сказать и о нынешнем Китае, де-факто олицетворяющем сегодня осовремененную (азиатскую) форму государственно-монополистического капитализма.

Говоря о наших реалиях, мы вынуждены констатировать противоположное — фактический кризис в отношениях между властью и капиталом, их взаимное отчуждение. Это отображается, прежде всего, в инновационно-инвестиционном процессе. Формально уровень капитализации доходов в Украине соответствует среднемировым стандартам. Однако, если учесть львиную долю их тенизации (до 40, а возможно, и больше процентов), то величина накопления оказывается предельно низкой. Предпочтение отдается офшорам и скупке сверхдорогой недвижимости за рубежом.

По официальным данным статистики, изношенность основных средств выросла с 43,7% в 2000 году до 61,2% — в 2008-м. Это катастрофа. На Западе, в сущности, весь бизнес инновационный (85—90%). Фирмы, не занимающиеся инновациями, принадлежат к классу аутсайдеров. У нас противоположная ситуация: доля инновационно-активных предприятий составляет всего-навсего 10—12%.

Почему по поводу этого власть не бьет в набат? Почему никто не говорит о фактическом бойкоте частным капиталом (только с отдельными исключениями) инвестиционных проектов Евро-2012 — они финансируются в основном за бюджетные средства? Задекларированный властью инвестиционный бум не произошел. По многим показателям экономической динамики мы пока еще не смогли перекрыть потери кризисного периода. Я порекомендовал бы президенту оценивать “победы” текущего года в первую очередь по этому критерию.

Странная ситуация — власть капитала не может найти общий язык с тем же капиталом. Кто выигрывает от этого? Капитал трансформируется преимущественно в быстро обращаемые финансовые активы, но никак не в стратегические программы не от хорошей жизни. По большому счету, капиталу не нужны налоговые преференции. Капиталу нужны свобода выбора, надежная защита и прогнозируемая макроэкономическая и социально-политическая стабильность.

Есть в этом и другое очень значимое обстоятельство — капитал готов развивать свои отношения с государством на принципах партнерства и доверия, если оно является реальной силой, представляет не фамилии президента или премьера, а общество, следовательно, является демократическим. Авторитарное государство — это неоспоримый индикатор его слабости, функционального несовершенства.

— Вы говорите о взаимном отчуждении власти и капитала, однако в действительности они чрезмерно сроднились. Во власти царит всепроникающая коррупция наподобие “лучших” образчиков банановых республик, а в бизнесе — примитивные подходы и ценности Дикого Запада. О какой цивилизованности может идти речь?

— Я не во всем соглашусь с вами. Мы уже прошли фазу первичного накопления капитала, соответствующий период остался позади. В новой ситуации крайне значимой для капитала является его публичная легализация. Капитал стремится к этому. Власть должна ответить толерантностью, формировать механизмы, которые бы стимулировали системное усовершенствование капитала, отношений частной собственности в целом. На Западе — это самая динамично развивающаяся сфера экономических отношений. Речь идет о плюрализации частной собственности, ее демократизации, наполнении социальным содержанием, формировании цивилизованного корпоративного законодательства, утверждении механизмов конструктивного взаимодействия между трудом и капиталом, гуманизации производственной среды и многом другом. Мы говорим о весьма значимом — факторах социального имиджа капитала, являющихся определяющими в консолидации общества, формировании потенциала доверия.

Несмотря на свою насущность, эти проблемы у нас вообще не стоят в повестке дня экономической модернизации. Создается впечатление, что, получая соответствующие дивиденды, власть заинтересована в консервации социальной непривлекательности национального капитала. Таким капиталом легче манипулировать. Другого объяснения у меня нет.

— Сегодня много говорят о второй волне мирового финансового кризиса, системной разбалансированности мировой экономики.

— Такая разбалансированность имеет свое объяснение. Идет речь о критической избыточности параметров потребительского общества. Долговой кризис — отголосок соответствующей избыточности. Решить эту проблему инструментами экономической политики, как свидетельствуют события последних лет, невозможно. Никто не знает, как это можно сделать. Антикризисные меры предшествующих лет дали противоположные результаты. Не в состоянии предложить лечебную рецептуру и экономическая наука. Новые Кейнсы на ее горизонте еще не появились. В этой ситуации остаются методы хирургического вмешательства. Эту функцию перенимает на себя кризис. Происходит прогрессирующее сжатие фаз экономического цикла: кризисные перепады приобретают цепную специфику, идут буквально впритык друг к другу. “Мы на пороге нового экономического шторма”, — заявил совсем недавно глава Всемирного банка Р.Зеллик. С этим нельзя не согласиться.

Как долго будет продолжаться соответствующая перестройка мировой экономики? И в этом должна быть ясность: речь идет о процессах, связанных с межсистемными трансформациями, продолжительность которых измеряется десятилетиями. Западная экономика фактически втягивается в систему нулевого роста. Судите сами: в 1980-х годах среднегодовые темпы прироста ВВП составляли 3,1%, в 1990-х — 2,8%, первом десятилетии 2000-х годов — 1,6%. Вполне прогнозируемым является то, что эта тенденция будет прогрессировать. Самыми проблемными в этом плане являются страны еврозоны, перспективные оценки экономической динамики которых все время ухудшаются.

В этой ситуации делать ставку на углубление существующей в Украине экспортно-ориентированной модели экономики равнозначно политике самоубийства. Власть, к огромному сожалению, не сделала конструктивные выводы из кризиса 2008—2009 годов, когда падение ВВП было едва ли не самым глубоким в мировой экономике — 15%. В оценках этой ситуации победила политическая риторика.

В действительности речь идет о выявлении наиболее уязвимой стороны украинской экономики — фактической стагнации внутреннего рынка, отсутствии его корреляции со структурой конечного потребления. Судите сами: внутренний рынок в Украине поглощает чуть более 40% ВВП, тогда как в Польше в докризисном 2007 году — 59,2%, России — 69,6%, Турции — 78,1%. Объемы внутреннего рынка Украины по параметрам добавленной стоимости оценивались в 2010 году в 67 млрд. долл., тогда как в маленькой, с 11-миллионным населением Чехии — 115 млрд., а в Польше — 277 млрд. долл.

В наше время экономика, на 60% зависящая от изменчивости конъюнктуры внешнего рынка, не может быть стабильно прогнозируемой. Я не упрощаю эту проблему, она возникла не сегодня, требует сложных системно сбалансированных решений, среди которых я бы особо выделил отказ от политики заниженного курса гривни, от которой больше вреда, чем выгоды не только экономике в целом, но и экспортерам, — девальвирует экономические стимулы, консервирует технологическое отставание, формирует виртуальную конкурентоспособность.

На этом далеко не уедешь. За последние 15 лет валютный курс гривни к доллару США упал в четыре разы, и это не только результат инфляции. По расчетам МВФ, определенный на основе паритетной способности валютный курс гривни составлял в 2010 году 3,55 грн. за доллар, а рыночный — 7,94 грн. Речь идет о фактическом обесценивании гривни более чем у 2,2 раза.

А это — вдвое более дорогие энергоносители и другие статьи критического импорта, вдвое большая нагрузка на обслуживание внешнего долга. Это одновременно и ощутимые потери населения. Ошибаются те, кто закрывает на это глаза.

Отсюда вывод: стратегия нашей перспективы — это стратегия сильной гривни. В условиях структурной разбалансированности национальной экономики и одновременно растущей стагнации мирового рынка — это безальтернативная позиция. Это понимают в НБУ. Соответствующей позиции должно придерживаться и правительство. Стимулировать нужно в первую очередь импортозамещающее производство — о таких намерениях уже заявлено, будем ожидать реальных действий. Платежная устойчивость экономики должна обеспечиваться на соответствующей основе. Не исключаю и протекционистских мер.

— Как в этом случае быть с нашим сотрудничеством с МВФ и ВТО, требующими противоположного?

— Речь идет о еще не освоенном нами потенциале защиты внутреннего рынка в пределах существующих правил ВТО. Например, благодаря защитным мерам внутреннего рынка в том же Китае освоен выпуск практически всех мировых брендов легковых автомобилей. По этому же пути пошла и Россия. Мы только говорим об этом. Что касается сотрудничества с МВФ, то я всегда был и остаюсь его активным сторонником, однако никогда не поддерживал политику с грифом “одобрено МВФ”.

Хочет этого кто-то или нет, но мировая экономика стоит на пороге значительной активизации протекционистской политики. Изменяется функциональная модель глобализации. Ее траектория связывается с перспективой даже не столько многополярного, как об этом все время говорится, а вообще бесполярного мира, с возрождением в связи с этим самодостаточности национальных экономик. Сейчас по-новому ставится вопрос их открытости. Такая открытость не должна подрывать принципы саморазвития и структурной самозащищенности.

Соответствующие акценты очень четко расставил кризис 2008—2009 годов: в “интеграционных играх” утрачена мера оптимальности. Эта избыточность касается и ЕС. Растущие противоречия Евросоюза обусловлены этой ситуацией. Актуален лозунг — возрождение аутентичного государства. В условиях растущей разбалансированности только сильное, с полноформатной структурой своей экономики государство может стать субъектом выживания. Иного пути у человечества нет. Речь идет об объективной реальности, с которой при развитии стратегии нашей перспективы мы не можем не считаться.

— А как тогда быть с евроинтеграционным курсом Украины?

— Евроинтеграционный курс Украины — это не конъюнктурная позиция, не выбор “добрых” политиков. Это объективная реальность, наш возврат к своему “Я”, наше самоутверждение, сердцевина нашей суверенности. Мы европейская нация; евроазиатские ценности — это не наши ценности, не наша ментальность, и этим все объясняется. Другое дело, что если мы говорим о стратегии “построить Европу в собственном доме”, то должны понимать, что в этом доме мы должны быть реальными хозяевами. Нужно учитывать и другое — почувствовать опасность бездумного, механического копирования западного проекта, в котором отдельные конструкции уже отжили свое и уходят в прошлое. Сегодня речь должна идти о выборочной имплементации западного опыта, о стратегии не догоняющей модернизации, которой мы придерживались двадцать предыдущих лет, а об опережающей модернизации. У нас есть естественное преимущество — наша молодость. Опираться нужно на ее энергетику, креативность.

В целом разреженность нашего внутреннего экономического поля, о которой мы говорили раньше, — это самая слабая и в то же время чрезвычайно перспективная с точки зрения инвестиционной политики позиция украинской экономики. В отличие от западных рынков, которые перенасыщены и не имеют свободного пространства для инвестиций, мы обладаем в этом ощутимыми стратегическими преимуществами. Нам есть во что выгодно инвестировать. Самые перспективные в этом плане инвестиции в живой капитал, энергосбережение, реиндустриализацию базовых отраслей, технологическое перевооружение АПК, осовременивание коммуникационной инфраструктуры, жилищное строительство и многое другое. К тому же нам пока еще не грозит и “избыточность” личного потребления. Все это — весомый потенциал роста, реалии экономической перспективы, которые, по большому счету, создают для нас серьезные стратегические преференции. Их нужно с умом реализовать.

Мы говорили с вами о проблемах нашей стратегии в ее концептуальных определениях. Конечно, тут далеко не все лежит на поверхности, к тому же существует широкий коридор альтернативных решений. В этой ситуации весьма значим перманентный диалог власти и науки, которого в настоящее время вообще нет. Банковая боится общения с отечественной наукой, потеряла все то, что было наработано в этой сфере раньше. Предпочтение отдается “заморским консультантам”, которые в арсенале политики модернизации владеют лишь логикой “стандартных решений”. В интенсивно меняющемся мире их безоговорочная имплементация — это консервация отставания. Этого нельзя не замечать, это следует исправлять. Я не знаю, способна ли Банковая на это. Ее чрезмерная самоуверенность заставляет думать о худшем.

Юрий СКОЛОТЯНЫЙ