Анатолий Гальчинский: “Действующая модель ЕС отработала свой конструктивный ресурс и должна быть заменена”

Закончившая прошлый год на мажорной ноте европейская экономика (рост ВВП оказался максимальным с предкризисного 2007-го), кажется, получила своеобразный иммунитет от перманентных политических катаклизмов, который год сотрясающих как Евросоюз в целом, так и его отдельные государства. Кризисные явления не находят пока адекватных ответов, чем только усугубляется фактический паралич общеевропейской системы принятия конфликтных решений.

На этом фоне не могла не привлечь внимания недавняя инициатива экс-главы Европарламента, лидера немецких социал-демократов М.Шульца по углублению федерализации Евросоюза — принятию общеевропейского конституционного договора и созданию на этой основе до 2025 г. надгосударственного объединения — Соединенных Штатов Европы. Причем государствам, которые не захотят взять на себя подобные обязательства, придется покинуть блок, предполагает замысел Шульца, поддержанный вице-канцлером, главой немецкого МИДа З.Габриэлем. И хотя эта далеко не новая идея не получила поддержки ведущих европолитиков (пока?), она послужила очередной яркой иллюстрацией глубины и системности проблем дееспособности современного государства. Именно эти аспекты мы обсудили с профессором Анатолием ГАЛЬЧИНСКИМ в ходе очередной из попыток осмыслить логику трансформаций современной, переходной по своему содержанию эпохи.

— Говоря о реанимации идеи Соединенных Штатов Европы (СШЕ), необходимо учитывать, что она получила поддержку состоявшегося в декабре прошлого года съезда немецких социал-демократов, на котором обсуждалась политическая платформа возможного участия СДПГ в правящей коалиции Германии. Несколько ранее, в сентябре 2017-го, в своем выступлении перед студентами Сорбонны президент Франции Эммануэль Макрон также представил комплексный план реформирования ЕС, который таким же образом предполагает “более интегрированное объединение”. Новым в позиции французского президента является его согласие с давно обсуждаемой концепцией структурированной интеграции — формирования “Европы разных скоростей”, которую, кстати, в свое время поддерживала и Великобритания. О принципах плюрализма реформирования ЕС заявила в новогоднем обращении к нации и немецкий канцлер Ангела Меркель. В марте Германия и Франция представят совместное предложение по реформированию еврозоны.

Что это означает? Ответ однозначен: официальное признание системного кризиса ЕС и неотвратимости не просто капитального ремонта, а его структурной реконструкции. Действующая модель ЕС отработала свой конструктивный ресурс и должна быть заменена. Раньше мы всегда говорили, что это позиция правых экстремистов. Сейчас на этом настаивают и официальные политики ЕС. По словам Мартина Шульца, реформы ЕС — “гарантия нашего выживания”, “единственный шанс нашей конкурентоспособности”. На “недееспособность ЕС” обращает внимание и Зигмар Габриэль. В случае отсутствия реформ, акцентирует Э.Макрон, ЕС ожидает не только Brexit, но и Frexit (французский exit). Не надо забывать, что выступающая за выход Франции из ЕС Марин Ле Пен вышла во второй тур президентских выборов прошлого года, набрав 38,3% голосов избирателей. Итог предсказуем: системное реформирование ЕС превращается в одну из доминирующих проблем геополитического переустройства мира. Надо понимать и то, что предполагаемая модернизация ЕС — долгий и очень трудный процесс с непредсказуемыми результатами. Конструктивизм возможных решений предопределяется их адекватностью, требованием времени, логикой рождающейся эпохи. Это естественно, прямо и непосредственно касается и нас. Как европейская, интегрированная в системы политической ассоциации и общего рынка ЕС страна, мы не должны, пряча голову в песок, замалчивать эту проблему. Наоборот, можем и обязаны занять в ее решении активную позицию.

— Нашу позицию давайте обсудим позже, а пока подробнее остановимся на кризисе Евросоюза и необходимости замены его действующей модели.

— Системный кризис ЕС свидетельствует о существовании естественных границ интеграционного процесса. Этими границами являются незыблемость суверенитета национальных государств, их стратегическая самодостаточность. Существует давно известное правило — креативный потенциал интеграционных образований предопределяется креативностью государств-субъектов интеграции. Последние десятилетия Брюссель пытался отталкиваться от противоположного — абсолютизировать общеинтеграционное начало креативности. Эта позиция оказалась несостоятельной. И острота нынешних общеевропейских проблем — неопровержимое доказательство этого.

— Судя по растущей, извините за тавтологию, популярности популистов в Европе, серьезнейший кризис претерпевает не только общеевропейская, но и действующие модели отдельно взятых государств. Тезис о девальвации государства становится все более популярным среди самых авторитетных в мире аналитиков.

— В современном мире действительно происходит противоречивый процесс самоотрицания существующей конструкции государства, но государство не отрицается вообще — отрицается традиционная конструкция государства индустриального общества. Одновременно в больших муках, еще не определив свои базисные начала, рождается государство нового типа — государство постиндустриализма, постматериальной (ноостической) цивилизации. Формирующаяся модель модернизации ЕС в своих исходных аспектах должна, как это мне видится, максимальным образом учитывать логику соответствующих преобразований.

— Что подразумевает упомянутый вами процесс самоотрицания действующей модели государства, и что им движет?

— Понятно, что речь идет о многоаспектном процессе. Его исходные начала в системной взаимозависимости “общество—государство”. Под воздействием возрастающей самодостаточности человека, его коммуникативной мобильности, глобализации человеческой личности дезинтегрируется социальная структура общества. Социальные группы (прежде всего классы и страты), которые формируют основы существующего общества — его структуру, цели и приоритеты, девальвируются. У меня на книжной полке объемная работа французского философа Мишеля Фуко с символическим названием “Нужно защищать общество”. Разрушается главное — его субъектность.

Эта же проблема обстоятельно аргументируется в книге Ж.Бодрийяра “Конец социального”. Социальное разрушается “собственной смертью, тем, что его формирует” — таков лейтмотив и этого исследования. Проблема “смерти субъекта” обстоятельно исследуется и в книге А.Турена “Социология без общества”. Как утверждает ученый, “общества, которые презентуют традиционные социальные институции, остаются в прошлом”. Таким же образом остается в прошлом и традиционное государство. “Собственная смерть” сформировывавшегося на основе принципов индустриализма общества и такая же “собственная смерть” государства эпохи, остающейся в прошлом, — это те определения эволюционного процесса, с которыми не нужно бороться, их необходимо понять, с ними необходимо считаться. При этом нужно учитывать консерватизм государственных детерминантов. Их рефлексивность всегда медлительна. Общество, его социальные структуры, экономика во все большей степени становятся информационно сетевыми, постиндустриальными, а государство в своих системных ипостасях остается государством старой генерации. Должно быть, это одна из наиболее существенных коллизий современности.

— Какими, хотя бы предположительно, будут главные отличительные черты государства новой, как вы утверждаете, генерации?

— Одной из основополагающих тенденций в этом является деунификация государственных институций. Индустриализм выстраивал свои приоритеты на основе унификаций. Постиндустриализм — противоположная логика — логика их системной дифференциации. Естественное право каждого человека, каждой нации, каждого общества на индивидуальность и различия, право быть самим собой принципиально значимо и в вопросах государственного переустройства, о котором мы говорим. Достоинства эпохи будущего концентрируются на этом. Концептуальная модель реформирования ЕС на основе разноскоростной интеграции, которая наиболее адекватна национальным интересам нашего государства и которой отдаю предпочтение, учитывает, как мне хочется думать, обозначенную доминанту. Понятно, что речь идет о существенном усложнении интеграционного процесса. Но альтернативы этому нет.

Теперь о предполагаемых функциональных различиях. Государство эпохи индустриализма всегда выстраивало (прямо или опосредованно, в разных странах по-разному) свои системообразующие конструкции на основе логики экономического детерминизма. Рождающееся государство эпохи постиндустриализма преодолевает логику. Оно отталкивается в своем построении (мы говорим об объективных предпосылках этого процесса) от противоположного. Его базисные институции сосредотачиваются, в первую очередь, на проблемах развития творчески креативного потенциала человеческой личности и адекватно этому — на вопросах социального равновесия. В итоге государство экономического детерминизма трансформируется в государство эгоцентристской доминанты. Такова философия рождающейся эпохи, которую нельзя не учитывать. Вопросы материального благосостояния человека в принципе решаемы индустриальным обществом. Самоцель постиндустриализма — богатство человеческой личности. Этому неизбежно должны подчиняться формирующиеся на новой основе государственные институции. Они могут функционировать лишь в качестве эгоцентристских образований, институтов доверия и социального равновесия.

Важно учитывать и то, что в предполагаемой конструкции государство не самоустраняется от экономических функций, равно как и от хорошо известной читателю социально мотивированной конструкции — state welfare. Речь идет о другом — о наполнении соответствующих позиций новым содержанием. Новая матрица государственного обустройства — это и новая модель их экономической и социальной сосредоточенности, стратегических преференций. Не деэкономизация, а реэкономизация. Новый формат экономики с акцентами на доминантность социально-коммуникативной функции — такова содержательная сторона рождающегося государства.

— Боюсь, что далеко не все и далеко не во всем согласятся с вашими обоснованиями… Тем временем поясните тезис по поводу реэкономизации. Что это означает?

— Должно быть, нет необходимости кого-то переубеждать в том, что действующее государство по многим позициям уже давно перестало быть центром принятия экономических решений. Государство, по сути, лишено возможности контролировать основные потоки движения капитала, миграции рабочей силы, информационные потоки, проблемы специализации производства и другие. Эти процессы реализуются соответственно правилам мирового рынка спонтанно. В пределах еврозоны государства лишены инструментария монетарной политики. Французский проект реформирования ЕС предполагает реанимацию отклоненной ранее идеи централизации финансов. А ведь деньги и финансы — два базисных инструмента макроэкономического регулирования — основы основ экономической политики государства. О какой самодостаточности можно говорить? Полная кастрация.

Но есть и другой аспект этой проблемы. Нас интересуют исходные начала рождающейся постиндустриальной эпохи, в которой знания, информация и социальный капитал, непосредственным носителем которых является человек, приобретают статус основной формы богатства общества, его базисного производственного ресурса, системообразующего трансформатора. С учетом этого переориентация государственных институций, их сосредоточение в первую очередь на проблемах развития человеческой личности, социального равновесия, духовного пространства — это, скорее всего, процессы осовременивания государства, а не его деградации.

Адекватно этому формируются новые приоритеты экономической политики. Она наполняется новым содержанием — становится инструментом репрезентации социального в экономике, соединительным звеном экономического и социального сегментов общества, фактором их позиционирования в качестве целостной социоэкономической структуры, идентификации этой целостности, обеспечения ее системного равновесия. Логика реэкономизации формируется в этой плоскости.

— Неужели в эпоху растущей поляризации и расслоения общества можно всерьез говорить о каком-либо социальном равновесии?

— Проблема равновесия всегда была одной из центральных не только в теории, но и в общественной практике. Если не ошибаюсь, в предыдущие годы чаще всего лауреатами Нобелевской премии в области экономики были ученые соответствующей проблематики. Это Дж.Гикс, К.Эрроу, В.Леонтьев, Дж.Дебре и другие. Вполне естественным является и то, что эта проблема всегда находилась в центре внимания государства. Важно другое. В индустриальном обществе основные акценты в реализации соответствующей функции государства располагались в плоскости экономического равновесия; в постиндустриальном — в социальной сфере. Чем это обосновано? Мы обязаны учитывать, что формирующееся под воздействием информационной революции общество электронных коммуникаций представляет собой динамически неустойчивое социальное образование, в котором равновесие рассматривается не как базисно исходное состояние, а всего лишь в качестве конкретной ситуации. Речь идет о формировании новой матрицы противоречий и соответствующей реакции государства: системная неуравновешенность социальных связей определяет приоритетность социально-коммуникативной функции государства.

— Можете ли вы хотя бы тезисно вычленить основополагающие определения соответствующей переориентации?

— Опять-таки отталкиваюсь от фундаментальной определенности рождающейся эпохи — ее базисные (системообразующие) конструкции формируются духовной средой. Понимаю, что с позиций наших реалий с этим трудно согласиться, но это правда, это принципиально значимая истина, которая очень важна в определении траектории будущего. Соответственно, ключевыми в системе социального равновесия становятся вопросы гуманитарной сферы. В моем понимании это, прежде всего, вопросы социальной справедливости. Государство социального равновесия — это государство социальной справедливости.

— Что это значит? Как-то прямо повеяло прокоммунистической риторикой…

— Необходимо понимание, что социальная справедливость не исключает, а наоборот, предполагает социальную стратификацию. “Плоское” по своей социальной структуре общество не может быть дееспособным. Речь идет не только о дифференциации доходов населения. В наше время возрастает значимость в этом неэкономических детерминантов, которые касаются политического, социального и правового статуса граждан, их образовательного потенциала, прав и свобод, ответственности и обязательств. Известный американский философ Дж.Роулз, который считается основателем теории справедливости, акцентирует внимание прежде всего на моральных аспектах этого понятия, реализации естественного права каждого из нас быть самим собой, не только иметь собственное видение путей рационализации общества, но и выступать в качестве реального субъекта соответствующего процесса, не только нести ответственность за свои требования, но и согласовывать их с целями других.

Механизмы справедливости органически корреспондируют и с атрибутами доверия. Энергетика доверия базируется на энергетике справедливости. Речь идет о логической взаимозависимости: социальная справедливость—доверие—социальное равновесие. Механизмы приобретающего все большую значимость в развитии общества социального капитала формируются на этой основе. Принципиально значимо и наличие в обществе механизмов социальной мобильности, не только горизонтальной, но и вертикальной миграции, которые обеспечивают возможность перемещения человека с нижней на более высокую группу социальной стратификации.

Перечень подобных определений можно существенно продолжить. Речь не идет об их постановочной новизне. Новацией является другое — их системообразующая функция и одновременно приоритетность в обновляющейся модели экономической политики государства. Социальное равновесие в обществе во все большей степени становится одним из определяющих условий экономического прогресса и в этом смысле не просто важным, а возможно, и самым важным звеном социоэкономических преобразований. Эта взаимозависимость — не только приоритет будущего; это и имеющая принципиальную значимость реальность наших дней. С этим, определяя стратегические преференции государства, нельзя не считаться.

Понятно и то, что затронутые нами вопросы — это лишь отдельные аспекты многоформатной проблемы предполагаемых преобразований современного государства. Если позволите, обозначу лишь буквально пунктирно еще несколько постановочных новаций. Всего четыре позиции. Первая — о демократии. Речь идет о трансформации демократии индустриального общества — “демократии большинства”, предполагающей лишь периодическое включение граждан в политический процесс, в “прямую демократию”, обеспечивающую их постоянное участие в оценках стоящих перед обществом проблем, в определениях будущего. Реалии сетевого общества формируют предпосылки подобной трансформации.

Вторая — не просто существенное расширение, но и качественное обновление функций гражданского общества. Особо значима в этом предполагаемая конверсия соотношения “государство—институты гражданского общества” в противоположную взаимозависимость: гражданское общество как исходное начало — государственные институции.

Третья — не отрицание, а наоборот, укрепление, естественно, на конструктивной основе, фундаментальной взаимозависимости развития нации и государства.

Четвертая — деэкономизация и, соответственно, полная смена политической элиты и правящего класса. Прекрасно осознаю дискуссионность затронутых нами проблем, они касаются, прежде всего, развитых государств Запада, но при всем этом важно почувствовать и их концептуальную значимость в переосмыслении стратегии будущего и нашего государства.

Это касается, в первую очередь, интеграционной стратегии, имплементационного процесса, понимания необходимости дифференцированного подхода к тому, что формирует логику перспективы, и к тем структурам, которые, отработав свой конструктивный ресурс, уходят в прошлое. Имплементация “сплошным потоком” без разбора далеко не во всех аспектах укрепляет потенциал нашего развития. Это нужно преодолеть, но это совершенно другой, на порядок сложнее, уровень интеграционной политики. Готовы ли власти к этому? Оставим этот вопрос открытым.

Юрий СКОЛОТЯНЫЙ