В этом, к сожалению, нет ничего необычного. Необычно то, что накануне, встречаясь с мастерами культуры, на эту тему высказался Владимир Путин. Рок-музыкант Юрий Шевчук, почему-то приглашенный на эту встречу, довольно бесстрашно высказал Путину все, что думает о подавлении несогласных: страна, где опричники забивают дубинками все живое, обречена. Страна, где нет демократии, обречена, но это не повод нарушать закон, уклончиво согласился Путин. И вот опять опричники торжествуют. Выходит, Шевчук и Путин не поняли друг друга.
Они и не могли понять, потому что смотрят на происходящее с разных точек зрения.
Для Шевчука путинская Россия — монолит. Это скала, о которую расшибает себе голову вот уже непонятно какое поколение порядочных людей — бьется, калечится, рассаживается по тюрьмам, разбегается по Лондонам. И трахнуть по этому монолиту кувалдой, чтобы впустить глоток свежего воздуха, дело всякого порядочного человека.
Для Путина шевчуковская Россия — хаос, которому он нечеловеческими усилиями каждый день придает вид космоса. Это акробатическая пирамида, на вершине которой он изо всех сил пытается удержаться, чтобы вся пирамида не потеряла равновесия и не рассыпалась (да и он же вместе с ней полетит). И вот к этой неустойчивой конструкции приближается Шевчук с кувалдой.
Вот как описывал эту противоположность точек зрения Ю. М. Лотман: “В романе Честертона “Человек, который был четвергом” сталкиваются два поэта. Один из них — анархист, другой — сыщик (нам, кстати, подходит. — М. С.). Дело усложняется тем, что оба они появляются в масках. Сыщик изображает недалекого джентльмена, маска анархиста более сложна: чтобы избежать подозрений, он разыгрывает из себя анархиста, т. е. уже привычного для общества кровожадного фразера. Сущность обоих проявляется в их художественных вкусах. Анархист проклинает прозу железнодорожного движения, в котором последовательность станций предрешена. Поэзию он видит в неожиданности, а неожиданность приносит взрыв. На это сыщик возражает: “Всякий раз, когда поезд приходит к станции, я чувствую, что он прорвал засаду, победил в битве с хаосом. Вы брезгливо сетуете на то, что после Слоун-сквер непременно будет Виктория. О нет! Может случиться многое другое, и, доехав до нее, я чувствую, что едва ушел от гибели. Когда кондуктор кричит: “Виктория!”, это не пустое слово. Для меня это крик герольда, возвещающего победу. Да это и впрямь виктория, победа адамовых сынов”.
“Пикантность здесь в том, — заключает Лотман, — что мы оказываемся в мире, где благополучие менее вероятно, чем убийство”. Точнее и не скажешь.
Максим СОЛЮС