Сергей Медведев: Хочу начать разговор с цитаты Томаса Манна из его известной работы “Германия и немцы”: “Нет двух Германий, доброй и злой, есть одна-единственная Германия, лучшие свойства которой под влиянием дьявольской хитрости превратились в олицетворение зла. Злая Германия — это и есть добрая, пошедшая по ложному пути, попавшая в беду, погрязшая в преступлениях и теперь стоящая перед катастрофой”. Хочу вас спросить, как специалиста по русской культуре: а есть ли две России — Россия Пушкина и Россия Путина?
Михаил Лотман: Нет, я совершенно убежден (и я тоже цитировал Томаса Манна, приводил именно эту цитату), что Россия тоже одна. Мы не можем проводить границу между злой и доброй Россией, как пытаются сейчас делать некоторые так называемые “хорошие русские”. Россия одна, и отвечать придется нам всем. Тем более если мы говорим о Пушкине, предполагаем границу между хорошей и плохой, доброй и злой Россией, то придется проводить и по Пушкину.
Сергей Медведев: То есть нельзя вычленить отдельно: Пушкин-лирик, Пушкин — носитель светлого аполлонического начала русской культуры, а с другой стороны — Пушкин-имперец, Пушкин, разорвавший с Мицкевичем, известно как отреагировавший на подавление польского восстания?
Злая Германия — это и есть добрая, пошедшая по ложному пути, погрязшая в преступлениях и теперь стоящая перед катастрофой
Михаил Лотман: Конечно, Пушкин един. Раньше мне казалось, что в биографии Пушкина два периода. Один — до восстания декабристов, до 1823 года, до стихотворения “Свободы сеятель пустынный”: Пушкин — сторонник свободы, противник крепостного права, “рабства дикого” и так далее. Потом он разочаровывается в либерализме и все более и более становится певцом империи. Но я недавно перечитал “Кавказский пленник”, раннюю поэму Пушкина, и там все то же самое. С одной стороны, он восхищается горцами, причем это черкесы, тот народ, геноцид которого начался при жизни Пушкина, а с другой стороны, “смирись, Кавказ, идет Ермолов”. Главный герой, пленный русский офицер — предатель: девушка его спасает, а он оставляет ее гибнуть, оставляет Кавказ на уничтожение.
Георгий Федотов в своем знаменитом эссе “Певец империи и свободы” делает довольно тонкое разграничение, в чем отличие Пушкина от Байрона: оба восхищаются доблестью диких народов, но Байрон становится на их сторону против в том числе британского империализма, а Пушкин становится певцом империи. Это принципиальное различие. То же самое о польском восстании: он пишет несколько довольно сомнительных стихотворений — “Бородинская годовщина” меньше цитируется, чем “Клеветникам России”, но оно еще более имперское, а до этого еще пишет стихотворение “Рефутация господина Беранжера”. Пушкин-лирик оказывается хуже Пушкина-человека. В письме Вяземскому он восхищается доблестью поляков, тем не менее пишет, что они должны быть разбиты.
Картина “Встреча Пушкина с телом Грибоедова” (художник Павел Соколов-Скаля, 1937 год)
Сергей Медведев: В одном из ваших выступлений вы говорили, что не надо делать различия, которое проводил Солженицын.
Михаил Лотман: Не смешивать советское и русское.
Сергей Медведев: Вы считаете, что как раз можно и нужно смешивать, что русское является продолжением советского?
Михаил Лотман: Когда Солженицын это писал, я был полностью согласен с ним. Казалось, освободить Россию от преступного коммунистического режима — и тогда будет все в порядке. Оказалось, что это не так. Сама советская модель в значительной мере происходит из некоторых русских культурных констант (впрочем, об этом уже писал Бердяев).
Сама советская модель в значительной мере происходит из некоторых русских культурных констант
Сергей Медведев: Точно так же нам не нужно проводить различение народа и правительства. Даже в авторитарной системе народ несет ответственность, как нынешний российский народ несет ответственность за эту войну?
Михаил Лотман: Это опять-таки позиция, с одной стороны, Томаса Манна, а с другой стороны — хочу напомнить Аристотеля, который в своей “Политике” писал, что человек, который не живет политической жизнью, не чувствует ответственности за политическое устройство, — это не человек: это или бог, или животное. Я не хочу говорить о гражданах России как о животных, и ясно, что нельзя говорить о них как о богах. Поэтому — да. Более того, я член эстонской националистической партии, эстонский политик, эстонский гражданин, и как человек русской культуры я чувствую жгучий стыд и ответственность за то, что делает Россия, за то, что это делается именем русской культуры. Вчера вечером я ответил отказом на предложение написать небольшую заметку о Достоевском для театральной постановки “Записки из подполья”, потому что сейчас для меня совершенно невозможно даже косвенным образом быть пропагандистом русской культуры.
Михаил Лотман
Сергей Медведев: Это напоминает жест Милана Кундеры, который в своем знаменитом эссе пишет, как после вторжения советских танков в Прагу он отказался делать инсценировку “Идиота” Достоевского.
Человек, который не чувствует ответственности за политическое устройство, — это не человек: это или бог, или животное
Михаил Лотман: У нас с Кундерой немножко разные позиции: он отказывался от чужого, а для меня Достоевский не чужой.
Сергей Медведев: Ответственность в данном случае должна наступать по паспорту или вообще по принадлежности к русской культуре и языку?
Михаил Лотман: Это очень хороший вопрос. Об этом, кстати, писал Карл Ясперс в своем споре с Ханной Арендт. Она считала, что коллективной ответственности быть не может, потому что если все виноваты, то значит, никто не виноват. А Ясперс отвечал, что вопрос коллективной ответственности — индивидуальный. Нельзя Ясперса обвинять в том, что он виноват, потому что немец. Но Ясперс имеет право — и это его гражданская доблесть — говорить: я виноват, потому что я немец. Так же и я чувствую свою вину, потому что принадлежу к русской культуре. Но я никому не могу сказать: ты виноват, потому что ты русский.
Сергей Медведев: То есть эта ответственность должна быть индивидуально осознана и взята на себя каждым человеком? Или она может быть назначена некоей внешней силой?
Михаил Лотман: Некоей внешней силой она может быть назначена, только если человек сам совершил некоторые преступные деяния.
Сергей Медведев: Вы представляете партию “Отечество”, но вы в том числе вносили в эстонский парламент инициативу: не давайте гражданам России и Беларуси право голоса на муниципальных выборах. Это следствие того морального решения, о котором мы с вами сейчас говорили?
Михаил Лотман: Речь шла не о том, чтобы не давать право голоса. Это право голоса на муниципальных выборах постоянно живущим иностранцам гарантировано эстонской Конституцией. Не в моей или чьей-то еще политической компетенции это менять. Мое предложение было в том, чтобы заморозить это право на время этой преступной войны: не отменить, а заморозить. Тем не менее, это не прошло.
Сергей Медведев: Каков ваш взгляд на политику в отношении мигрантов из России? Сейчас люди бегут от мобилизации — как должна поступать Эстония: выдавать им гуманитарные визы, пускать их?
Михаил Лотман: Гуманитарные визы даются, не пускают по туристическим визам, в том числе шенгенским. Кроме того, Эстония, как и любая страна Евросоюза, может предоставить этим людям политическое убежище, если они попросят. Многие из этих молодых людей, бегущих от мобилизации, разделяют такую ментальность, которую выразил один из них: “как-нибудь, блин, перекантоваться”. Эстония — не то место, где можно, “блин, перекантоваться”. Вы, наверное, знаете, что в Эстонии на душу населения наибольшее число беженцев из Украины, она открыта для украинцев. Если мы примем большое количество беженцев из России, то, как показывает анализ безопасности, есть опасность трения между этими эмигрантами, что нам совершенно не нужно. Эстония не является сторонним наблюдателем в этом конфликте, мы однозначно на стороне Украины, тут нет никаких сомнений и оговорок. Что касается беженцев от мобилизации, то это была прямая просьба правительства Украины. С другой стороны, как вы сами понимаете, нам выгоднее, чтобы они бежали от армии, чем шли бы с автоматами убивать украинцев. Ситуация амбивалентная.
Война уничтожает множество привычных знаков и знаковых систем, создает новые
Сергей Медведев: Поговорим о семиотике. Странно было бы, если бы я не задал такой вопрос носителю фамилии Лотман, продолжателю семейной традиции. Семиотика войны. Для меня, честно говоря, явилось потрясением, что знаками этой войны выбраны латинские буквы Z и V. Как они появились и почему моментально захватили знаковое пространство? На всей России нарисована сейчас буква Z.
Михаил Лотман: Война является выходом из привычного знакового пространства. Она уничтожает множество привычных знаков и знаковых систем, создает новые. Когда Гитлер напал в 1941 году на Советский Союз, Уинстон Черчилль сказал, что сейчас совершается преступление, которому нет имени, то есть война перечеркнула саму логику наименования. Несколько позже нашли имя, его предложил еще в 1933 году польский юрист: это было новое имя — “геноцид”. Сейчас Россия тоже застала врасплох международное сообщество, мы не знаем, как поступить, как назвать.
Мелитополь, 14 июля 2022 года
Я участник межпарламентской группы United for Ukraine, там приняли некоторую декларацию, и главный вопрос, который обсуждался: как назвать Россию — фашистское государство, неофашистское, нацистское, неонацистское? Согласились, что это новонацистское государство. Это, на мой взгляд, не очень удачное решение, там слишком большой эмоциональный компонент, тем более что есть название, предложенное тем же Карлом Ясперсом, точно им описанное, — “преступное государство”. Не споешь же “Вставай, страна огромная”, идя на эту новую захватническую войну: идут на Запад, нужны западные знаки.
Почему именно Z и V — это нужно спрашивать не меня. Главная причина в том, что это бессмысленные знаки, они не отягощены никакой традицией. В Z находят, что это половина свастики. Но все-таки вряд ли это образовано от свастики. Я думаю, что посоветовались с каким-то дизайнером, и он решил, что это хорошие вещи, они много значат и ничего не значат.
Сергей Медведев: Они нулевые, кроме того, последние знаки алфавита, за буквой Z пустота, она стоит на грани пустоты. Мне они очень интересны чисто графически — это знаки разрыва, в них очень много углов. Зорро рапирой рисовал на теле своих жертв знак Z. Это очень разрывный знак, он работает на разрыв. Знак V вбивает клин, это не буква “О”. Сама графика очень взрывная. Поэтому, мне кажется, они стали так популярны в России. V так не прижилось, как Z. По крайней мере, есть административный восторг по поводу этих знаков, выстраиваются школьные линейки.
Михаил Лотман: После 24 февраля я 6 раз был в Украине, имел возможность видеть разбитую российскую военную технику. Там и Z, и V примерно в одинаковой пропорции.
Сергей Медведев: На технике это имеет обозначение либо западной, либо восточной группы войск, а то, что рисуют на фасадах школ, театров, высвечивают на окнах домов, — это уже народное творчество или творчество народных администраторов. Другие знаки военного времени — это возвращение советского. Танки иногда едут с советскими флагами. Или эта несчастная бабушка, которая вышла с красным флагом и была потом раздута российской пропагандой.
Михаил Лотман: Бабушка потом сказала: она сожалеет о том, что вышла. Красные флаги были в начале, сейчас в районе Донбасса, в районе Бахмута я их не видел. Режим Путина — это преступный постмодернистский режим, они играют символами, пробуют, какой подойдет. Красный флаг все-таки не очень пришелся.
Сергей Медведев: Является ли фашистской новая эстетика войны, которая утверждается в России?
Михаил Лотман: Конечно, там есть элементы, которые заимствованы из немецкого и итальянского милитаризма. Вероятно, здесь мы имеем дело с тем, что Умберто Эко назвал “ур-фашизм”, то есть некоторый протофашизм, который реализуется в разных режимах. В этом смысле путинский режим, конечно, относится к таким режимам.
Сергей Медведев: Когда состоялось голосование по названию России, вы были за то, чтобы по-ясперсовски назвать ее “преступное государство”, или вы все-таки подпишетесь под тем, что Россия либо фашистское, либо нацистское государство?
Михаил Лотман: Никакого голосования не было. Я несколько раз предлагал и аргументировал, что это преступное государство. В момент создания United for Ukraine там было 128 депутатов из парламентов всего мира, начиная с Канады и США: Новая Зеландия, Сингапур и так далее. Поэтому голосование провести сложно, решила все редакционная комиссия, в которую я не входил, и российский режим назван в этой декларации новонацистским.
Сергей Медведев: Вы сами как считаете, можно так квалифицировать: либо фашистский, либо нацистский?
Михаил Лотман: Для меня эти слова имеют слишком большой эмоциональный и слишком маленький терминологический смысл. Важно не то, как обозвать, а что за этим стоит, какую ответственность они должны нести. Поэтому то, что предлагал Карл Ясперс, то, что в модифицированном виде предлагаю я, с юридической точки зрения гораздо более осмысленно. Важно не обозвать, а важно, что дальше делать.
Сергей Медведев: Если речь идет о фашизме и нацизме, то у мирового сообщества есть достаточно хороший прецедент победы над немецким фашизмом — Нюрнбергский процесс и дальнейшая денацификация.
Михаил Лотман: Нюрнбергский процесс стал возможен, потому что Германия была завоевана, отменена как государство сначала де-факто, а де-юре она была отменена только созданием новых немецких государств с новой Конституцией. Австрия вернулась к Конституции 1919 года. Россию никто завоевывать не собирается, поэтому тут должны быть принципиально другие механизмы, которых сейчас нет.
Нюрнбергский процесс, октябрь 1945 года
Сергей Медведев: Допустим, Украина одерживает военную победу: изменит ли это Россию внутри?
Михаил Лотман: Это должны решать россияне. Как часть русской культуры я несу ответственность, но когда речь идет о том, как русским обустроить свою страну, это уже не мое дело. Тут важно то, что должно сделать международное сообщество. Вторая мировая война изменила международную правовую систему, была создана Организация Объединенных Наций, которая худо или бедно сохраняла мир до 2022 года. Теперь мы видим, что этого недостаточно, нужны новые механизмы, в частности, нужен другого типа международный суд над государствами, и в первую очередь — над теми преступными государствами, которые совершают преступления против человечности в ходе агрессивной войны на чужой территории.
Ведь не любое преступное государство является агентом преступной войны. Режим красных кхмеров в Кампучии был совершенно преступным, государство было преступное, но оно не было агрессивным вовне, вся агрессия была направлена внутрь. Когда мы говорим о таких государствах, как нацистская Германия или нынешняя Россия, здесь имеется баланс внутренней и внешней агрессии. Внешняя агрессия является результатом установления преступного режима внутри страны, когда подавлены все институты гражданского общества, государство сосредоточилось на поиске внутренних врагов. Обычно в таких случаях развитие идет именно по российскому или немецкому образцу, а не по кампучийскому, то есть враг ищется вовне, и его нужно разбить.
Сергей Медведев: Если состоится такой суд над преступным государством, значит, туда надо включать и внутренние репрессии, скажем, обе войны в Чечне должны войти в обвинительный приговор?
Нужны новые механизмы, в частности, нужен другого типа международный суд над преступными государствами
Михаил Лотман: Это уже вопрос юрисдикции этого суда. Конечно, обе войны в Чечне — это преступные войны, совершенно явный геноцид, но на своей территории. Война в Украине — уже более серьезное нарушение. Вопрос юрисдикции такого суда должен быть решен, и, я думаю, он будет решен. Сейчас юрисдикция Международного уголовного суда (очень хороший юрист стоит во главе его прокуратуры, Карим Хан) очень ограниченна. Главная проблема здесь в том, что для расширения юрисдикции Международного суда нужно согласие Совета Безопасности ООН. Он оказался недееспособным в контексте этой войны. Сейчас перед нами вызов нового международного правопорядка, возможно, новой межгосударственной организации, в том числе межгосударственного суда.
Сергей Медведев: В заключение скажу, что война неотделима от истории культуры, она вырастает чудовищным ядовитым бодлеровским цветком зла на теле русской культуры.
Сергей МЕДВЕДЕВ