Свежая кровь российской автократии. В чем настоящее предназначение 282-й статьи

Российские уголовные дела за лайки и репосты уже обсуждают на американском форуме Reddit. Не исключено, что это станет новой визитной карточкой России — “страна, где вас могут посадить за лайк”. Марию Мотузную из Барнаула нынче судят практически в прямом эфире — за оскорбительные мемы на ее странице “Вконтакте”. Это самый громкий, но отнюдь не первый случай: на протяжении уже нескольких лет российские суды выносят приговоры за лайки и репост “экстремистских материалов”. Из любителей обсуждать политику в интернете следствие лепит не только отдельных “экстремистов”, но и целые “экстремистские сообщества”. Самый обсуждаемый пример, конечно же, — дело “Нового величия”, родившееся из разговоров в телеграм-чате и совместных посиделок в “Макдоналдсе”.

Пробуждение гуманизма

Юридическая основа всех этих процессов — федеральный закон “О противодействии экстремистской деятельности”, принятый Госдумой в августе 2002 года. 282-я статья Уголовного кодекса, наказывающая за “возбуждение ненависти, либо вражды”, была первой. За ней последовали статьи о “призывах к экстремизму” (280, 280.1), о создании “экстремистских организаций” (282.1, 282.2) и о “финансировании экстремизма” (282.3). В совокупности это готовый набор юридических инструментов, позволяющий при желании посадить кого угодно и запретить любую организацию.

У 282-й статьи, как ни странно, всегда было множество защитников. Нынешние оппозиционеры (например, Геннадий Гудков) в 2002-ом голосовали за пресловутый федеральный закон. Представители партии “Яблоко” писали пламенные тексты о том, почему нам нужна 282-я статья. Но сегодня, когда сажать стали уже за репосты, начался складываться консенсус, что это все-таки чересчур. К общему хору примкнули и лоялисты: Маргарита Симоньян выступила в поддержку обвиняемых по делу “Нового величия”, а представители придворного IT-бизнеса из Mail.ru Group робко предлагают поменьше сажать за репосты. И даже церковь, некогда пролоббировавшая статью об оскорблении чувств верующих (148-я), не сильно отличающуюся от 282-ой, теперь призывает применять ее на практике пореже.

Едва ли дело тут в проснувшемся гуманизме. Должно быть какое-то другое объяснение. И на первый взгляд кажется, ответ лежит на поверхности: интересы верховной власти разошлись тут с тем, что творят держиморды на местах. Разница во взглядах действительно есть. Весь комплекс антиэкстремистского законодательства когда-то принимался, в том числе, для того, чтобы давить и запугивать оппозицию. Но это — задача администрации президента, а у оперов и следователей на местах задачи иные, и крутятся они вокруг трех П: план, повышение, премия.

Кому из них ⁠хочется усложнять себе жизнь и тащить ⁠в кабинет настоящего оппозиционера, который придет с адвокатом и будет молчать, ссылаясь ⁠на 51-ю статью Конституции? До суда его в итоге ⁠может и доведешь, но бумажной мороки при этом ⁠не ⁠оберешься. Куда удобнее взять ⁠случайного человека с его репостом мема про патриарха: он не читал инструкций “как вести себя на допросах”, а потому мигом подпишет явку с повинной и согласится на рассмотрение дела особым порядком. Минимум работы — максимум повышений и премий. Отсюда все эти уголовные дела вроде барнаульских и — “экстремистские сообщества” из любителей походов и страйкбола. Силовики — это просто бюрократия с оружием. А для бюрократии главное — отчетность.

Архитекторы системы протерли глаза и увидели, что из их репрессивной пушки лупят по случайным воробьям. Система работает даже не в холостую, а во вред, вызывая недовольство у широкой публики, которую должна обрабатывать дорогостоящая машина пропаганды. Поэтому позиция “хватить сажать за репосты”, идущая от друзей Кремля — вовсе не проявление гуманизма. Это сигнал: “Хватить бить дубиной обывателей — лупите оппозиционеров, вам для этого дубину дали”.

Но это, повторюсь, — то, что лежит на поверхности. У российской “борьбы с экстремизмом”, помимо явной задачи запугивания оппозиции, есть еще и скрытая функция. И она гораздо важнее: посадки случайных людей за страшные “преступления” в интернете не только не мешают действующей власти, а, напротив, составляют саму ее суть.

От бандитов — к демократии

Американский экономист Мансур Олсон предложил гениальную в своей простоте теорию власти. Власть по Олсону — это “кочующий бандит”, который решил стать “оседлым”, сменив хаотичные набеги на более выгодный налоговый грабеж. Демократические государства формируются тогда, когда несколько “бандитов” не могут поделить территорию — и в результате заключают соглашение и способствуют формированию институтов публичной политики. В автократиях, вроде российской, устанавливается гегемония одного “бандита”. Однако гегемония, продолжает Олсон, никогда не бывает полной. Ведь даже самый опасный бандит вынужден опираться на свою банду. Банда воюет с соседями, подавляет мятежи и собирает налоги.

Не изжитое до конца марксистское прошлое подталкивает нас к тому, чтобы представлять авторитарное общество в виде простой дихотомии: есть господствующая прослойка — будь то средневековая аристократия или советская номенклатура, есть мучимый ею народ. Однако настоящие битвы разворачиваются в самой верхней части общественной пирамиды. Власть тирана чаще всего ограничивает не поднявшееся на бунт население, а собственное же окружение. Бароны заставили британского короля Иоанна Безземельного подписать Великую хартию вольностей в 1215 году. Восстание декабристов в 1825-ом возглавляли представители старейших дворянских родов. Брут, к которому по легенде обращался умирающий Цезарь, был выходцем из патрицианского сословия (равно как и другие участники убийства). Последнего российского царя принудили к отречению командующие Генштаба. А конец СССР настал в Беловежской пуще — его судьбу решила высшая номенклатура.

В всех этих революционных процессах представители высших сословий попросту отстаивают собственные интересы, которые заключаются в том, чтобы получить побольше привилегий сегодня, а также иметь гарантии сохранения этих привилегий завтра. Инструментом сохранения привилегий становятся институты публичной политики, которые позволяют элитам приглядывать друг за другом. Парламент оказался нужен баронам, чтобы защитить себя от королевских поборов, а независимый суд потребовался тем же элитам для защиты от произвола. Сама демократия была изобретена в Греции зажиточными рабовладельцами. Но спустя века к ней смогли приобщиться и обычные люди.

Как в связи с этим обстоят дела в авторитарных государствах? У них же должен был выработаться какой-то механизм, позволяющий купировать восстания элит? Он действительно существует, и пусть это прозвучит довольно неожиданно, но лучший друг авторитарной власти называется “социальный лифт”.

Новая кровь

Турецкие султаны формировали личную гвардию из христианских мальчиков, которых забирали из семей покоренного населения — янычарские полки веками служили Османской империи. По схожему принципу формировались войска мамлюков в Египте. Мао Цзедун проредил набирающую силу китайскую номенклатуру и бюрократию при помощи хунвейбинов: миллионы школьников и студентов получили возможность карать представителей власти и университетских преподавателей. После года молодежного террора разобрались и с самими хунвейбинами, уже при помощи обычной армии.

Иван Грозный искоренял боярскую аристократию силами опричного войска, набранного из низовых служилых людей. Впоследствии в Российской империи престол не слишком доверял дворянству, после эпохи дворцовых переворотов, кончины Павла I от апоплексического удара табакеркой и восстания декабристов. Историк Сергей Сергеев в книге “Русская нация или Рассказ об истории ее отсутствия” пишет, что особым почетом у императоров пользовались инородцы: остзейские дворяне получали благосклонность монархов, а в ответ демонстрировали лояльность. Историк Ричард Пайпс полагал, что большую роль в сохранении российской абсолютной монархии сыграла Табель о рангах. Пока отпрыски богатых родов читали философов Просвещения, мелкое дворянство, получившее титул через табель, было настоящей опорой абсолютизма. Сталин уничтожил старую большевистскую гвардию и поднял к вершинам власти новые кадры… и затем повторил это еще несколько раз. Поэтому каждое поколение номенклатуры, усевшееся в пропитанные кровью предшественников кресла, служило вождю, не помышляя о борьбе за привилегии.

Валерий Лазарев из Гуверовского института в исследовании “Политическая рента, стимулы в виде повышения по службе и поддержка иерархических режимов” пишет, что в авторитарных (недемократических) странах между верхушкой и населением действует неформальный контракт: верхушка рекрутирует в свои ряды людей из народа, а те в свою очередь поддерживают сложившуюся систему. Именно этот договор о “социальном лифте” обеспечивает стабильность таких режимов.

Автократия, словно вампир, нуждается в подпитке свежей кровью. Принцип очевиден, осталось понять, что же в современном российском государстве выполняет роль социального лифта, продвигающего наверх преданных янычар и опричников.

Новое дворянство

В 2000-е кремлевские политтехнологи пытались изобразить молодежный “социальный лифт” в области политического лоялизма — его обещали движение “Наши” и “Молодая гвардия Единой России”. Некоторые члены этих организаций действительно влились в государственную систему; но, в целом, нарисованные селигерскими старцами перспективы оказались пшиком. Настоящий социальный лифт, питающий российскую автократию, находится там же, где он располагался исторически — в низших звеньях “служилого сословия”.

Провинциальный юноша, вернувшийся из армии в родной город, может устроиться охранником за 12 тысяч в месяц. А может найти себя в системе ФСИН. Там его ждут стабильная и неплохая (на фоне альтернатив) зарплата, премии и надбавки, ранний выход на пенсию по выслуге лет. Предсказуемая и понятная жизнь, проходящая через череду плановых повышений и отчетов. И еще — власть: возможность командовать и применять весь арсенал средневековых пыток. Этот переход вполне можно сравнить с получением личного дворянства. Богатства оно не приносит, зато есть стабильная пайка и власть над людьми. Пускай она распространяется лишь на современных крепостных, но эта власть — наркотик.

Настоящая опора режима — это не Шувалов или Греф, готовые сменить знамена при первом дуновении ветра. И вовсе не их дети, давно мыслящие себя гражданами других государств или — мира. Опора — это сотрудники ФСИН из материалов “Новой газеты”, полицейские, избивающие задержанных, следователи, штампующие дела. Маленькие люди, скромные звания. Но именно они — “свежая кровь” российской автократии.

Но и на этом мрачном фоне “борцы с экстремизмом” выделяются в особую касту. Ведь требуется особый склад характера, чтобы выискивать невинные картинки на интернет-страницах случайных людей, оформляя их затем в реальные уголовные дела, ломающие судьбы. Обычный полицейский, натягивая пластиковый пакет на голову подозреваемого, может успокаивать себя тем, что перед ним бандит. Сотрудник ФСИН, орудуя спецсредствами, уверен, что “перевоспитывает” преступников. Но у “эшников”, а также их помощников из числа свидетелей и экспертов, нет даже этих сомнительных оправданий. Это люди, которые прекрасно понимают, что сажают невинных ради отчетов, премий и повышения по службе. И это их совершенно устраивает.

Борцы с экстремизмом — венец социальной инженерии авторитарного государства. Люди, лишенные каких-либо моральных принципов. Они полностью зависимы от государства — ведь с “экстремистов” даже не соберешь взяток, в отличие от фигурантов обычных преступлений (особенно “экономических”). Они прекрасно понимают, что обязаны всем нынешнему режиму. И, разумеется, будут сопротивляться до конца любой гуманизации и смягчению нравов. Ведь даже самые умеренные сценарии изменения системы не предполагают сохранения возможности получать звезды за непыльную работу по выявлению виртуальной крамолы во Вконтакте.

Именно поэтому 282-я статья и ее производные неотделимы от российского авторитаризма. Их подлинная задача — даже не в подавлении инакомыслия, а в том, чтобы выращивать гвардию, необходимую для сохранения системы. В “Игре престолов” Джорджа Мартина безупречные воины-рабы должны были заколоть младенца в качестве финального экзамена и демонстрации преданности хозяевам-работорговцам. Если бы речь шла о взрослой жертве — экзамен был бы совсем не тот. Демонстрация абсолютной лояльности требует совершения абсолютно аморальных поступков. В современной России требуется “посадить школьника за мем”, но суть та же. И с точки зрения системы, пострадавшие в пылу борьбы с “экстремизмом” случайные люди — это адекватная плата за процесс воспитания преданных лоялистов. Эти люди оказываются своего рода сакральными жертвами, необходимыми для поддержания системы.

Немудрено, что размах борьбы с “экстремизмом” беспокоит людей сделавших себе карьеры на обслуживании режима (вроде Маргариты Симоньян или топ-менеджмента Mail.ru). Они интуитивно чувствуют, что потренировавшись на Анне Павликовой, проходящей по делу “Нового величия”, и барнаульских студентах, эти следователи с серыми лицами придут уже за ними самими. Как приходили опричники за боярами, а сотрудники НКВД за старыми большевиками. Но таков круговорот жизни автократии, ее естественное течение.

Михаил ПОЖАРСКИЙ