Некоторых русские расстреливали на месте, других сначала заставляли копать себе яму

Снайпер батальона Донбасс Артем Хорунжий рассказывает об издевательствах над пленными украинскими военными и объясняет, почему диалог с террористами невозможен и зачем его ведет Савченко

Артем Хорунжий — снайпер из батальона Донбасс. Воевать пошел добровольцем в начале лета 2014 года. До этого, в мирной жизни, работал юристом в одной из киевских фирм. В конце августа 2014-го на выходе из Иловайска боец попал в плен к “днровцам”, где провел четыре месяца.

В интервью НВ Хорунжий рассказывает о том, как оказался на войне, почему попал в руки врага и с чем пришлось столкнуться, пребывая в плену.

О подготовке к службе. На войну я поехал в конце мая 2014 года. Пошел добровольцем в батальон Донбасс. Как раз перед этим в Киеве Семен Семенченко объявил о начале набора в Новых Петровцах на базе Нацгвардии под Киевом. И я в тот момент был уже настроен на то, что собираюсь в этом участвовать. Было очевидно, что через военкомат я на войну не попаду: тогда говорили, что туда берут афганцев, людей, много отслуживших, побывавших на разных войнах. Ничем этим я похвастаться не мог. Соответственно, самый близкий путь на войну мне показался через такое подразделение.

Потом был месяц в Новых Петровцах. Там нас готовили, сколачивали коллектив. Разбивали на роты, давали нам специализации. Сложно это назвать громким словом “подготовка”, потому что сама подготовка была плохая. Но тогда она была плохой везде. Сила наша была в нашей мотивации, потому что все шли в Донбасс добровольно, зная, что предстоит, и те задачи, которые потом перед нами стояли, мы выполняли не благодаря нашей подготовке, а, скорее, благодаря нашей личной мотивации.

О войне. Что касается лета войны, то провели его нескучно. Побывали практически везде, где только можно было. За это время я был дважды ранен, но не очень серьезно. Несмотря на то, что после обоих ранений у меня до сих пор остались осколки в теле, которые так и не вытащили, я на больничный не уходил.

Я успел побывать и в Попасной, и в Артемовске, который теперь Бахмут, под Первомайским, в Авдеевке, в Марьинке. Мой путь закончился в Иловайске. Вернее, уже на выходе из него. Историю выхода знают все. Тот самый зеленый коридор, о котором ничего не знали поджидавшие нас несколько дней русские десантники и танкисты. О зеленом коридоре знали, не знаю, СМИ, кто-то еще, но участники процесса о нем знали мало.

О выходе из Иловайска. Так получилось, что, когда колонна уже была полностью разбита, мы начали связываться со своим командованием, которое нам давало достаточно противоречивые указания. Говорили, мол, окапывайтесь, ждите, скоро будет колонна, которая придет за вами. И вроде как нам говорили какую-то несусветную чушь о том, что чуть ли не в Генштабе российском о нас договорились. Разные вещи были. Но суть в том, что через сутки русские, окружавшие нас, поставили ультиматум: мы должны отдать русских десантников, которых взяли в плен в ходе этого боя. И что мы можем передать им наших раненых, которых было под сотню, а они обещали, что те будут переданы в Красный Крест.

Так впоследствии и случилось, и это многим спасло жизнь. И, кроме того, мы должны выйти без оружия, и нам обеспечат проход к нашим. Нам дали слово, что мы не попадем в руки “днровцев”. Это было важным условием, потому что никто бы из нас сдаваться в плен именно “днровцам” не стал — просто потому, что это была бы долгая, мучительная, болезненная смерть, ничего другого нас бы не ожидало. Никто и не рассчитывал, что чем-то это другим может закончиться. У нас там оставалось сто человек с оружием и то, только со стрелковым. Русские нам сказали: “В противном случае мы вас за полчаса артой накроем, никого от вас все равно в живых не останется”.

Мы поменяли свои жизни на жизни наших раненных. И потом нас ждала ночь с русскими десантниками, разные разговоры с ними. Несмотря на август месяц, ночью было очень холодно. На утро оказалось, что русские слово свое не сдержали, за нами приехали “днровцы”. Так мы и попали в подвал донецкого СБУ.

О попадании в плен. Я провел там два следующих месяца, а потом часть из нас отправили в сам Иловайск, где мы выполняли разные принудительные работы — от строительно-монтажных до разминирования полей. Там мы тоже провели два месяца.

Наверное, 80% разговоров с теми, кто взял нас в плен, заключалось в вопросе: “Зачем вы пришли на мою землю?”. Весь этот диалог разнообразием не блистал. И под конец мы уже научились весь этот разговор заканчивать меньше, чем за минуту. Мы насобирали ответы, которые максимально укорачивали беседу. И под конец у нас получалось виртуозно.

В плен мы попали непосредственно к русским регулярным частям. Они этого не скрывали. Это была 6-ая танковая бригада, 31-я десантная бригада. Это регулярная русская армия. Это не наемники. Но были там и “днровцы”. Понятно, что в основной своей массе были местные, но некоторые — приезжие, например, отпускники из России. В иловайской комендатуре был фсбшник, который за всем этим следил. Были люди русские, которые проводили на некоторых из нас допросы. А так — охранники все были, в основном, местные.

Надо понимать, что и мы тем летом многих брали в плен. Мы их всех сразу сдавали сбушникам. Но потом был период, когда стало ясно, что это ценный обменный фонд. И они уже не сразу попадали все в СБУ. Так появлялся шанс вытащить своих. Составлялись так называемые списки обмена, и все туда пытались как-то вставить своих.

Мы брали и русских, и местных. Русские — это военные кадры. Нужно понимать, что разговор с пленным человеком на идеологические вопросы не имеет никакого смысла. Это люди, которые все равно не скажут то, что на самом деле думают. Они это все говорят под страхом смерти, страхом быть искалеченным и так далее. Поэтому то, что говорит человек, если он, конечно, не на длинном профессиональном допросе, на самом деле не имеет никакого смысла и значения. Были люди, которые говорили: “Мы ошиблись”. Были и те, которые все равно стояли на своем. Это уже вопрос, как человек психологически переносит то, что с ним происходит.

В интернете есть видео с допросом российских военных. Это же те пленные, которых мы взяли в Красносельском на выходе из Иловайска. Наши ребята карточку с этим видео прятали, как могли, будучи в днровском плену. А когда вернулись из плена, опубликовали его. Вот оно:

 

Человек, попавший в плен, должен заботиться только об одном — как максимально сохранить свое здоровье, потому что потом искалеченным он нанесет и близким, и себе, и государству гораздо больший вред. За ним нужно будет больше ухаживать, больше в него денег вложить. И себе жизнь он испортит. Нет никакого смысла, если ты в плену, делать что-то, что увеличит тебе количество повреждений. Поэтому мы рассказывали, что нас призвали, нам пришла повестка. Это был правильный ход. Это сэкономило нам много здоровья. Не все верили — многие понимали, что мы несем чушь. По большому счету, разговор с человеком, на которого наставлен Калаш (автомат Калашникова, — НВ), не несет никакого смысла.

Об издевательствах “днровцев”. Естественно, обращались с нами плохо. Многим из нас это стоило большого количества здоровья, было много поломанных костей, удуший, инсценировка расстрелов, просто попыток пьяных охранников нас пристрелить. На самом деле, при всем этом нам всем сильно повезло, что мы вернулись домой.

Больше всего не повезло тем, кто попал к “днровцам” в других местах. Колонну, в которой мы шли, разбросало сильно, все попали в плен по-разному. Некоторых русские расстреливали тут же, на месте, кого-то заставляли копать себе яму, а потом расстреливали в этой же яме. Кого-то привязывали к БТРу и тащили до самого Донецка. Там хватало совершенно диких историй. И в самом плену людей душили, избивали до поломанных костей. Любили по нам стрелять из травматов. Да и разминирования полей самого по себе очень хватало. Может, хватило бы на всю оставшуюся жизнь. С другой стороны, все мы вернулись с двумя руками, двумя ногами, поэтому нам повезло больше, чем остальным. Больше, чем многим.

В подвале условия были совершено дикие. Нас кормили, но кормили очень плохо. Периодически нам в пищу добавляли керосина, еще чего-то для вкуса. И там я понял, что такое голод. Причем, не прекращающийся голод. Кроме прочего, там было холодно, ночью было сложно заснуть. Нас периодически специально поднимали по ночам, устраивали очередное “шоу”. Мы жили в самой дикой антисанитарии, которую себе можно только представить. Я видел многое в жизни, но там было совсем дико.

Что касается тех двух месяцев, которые мы провели в Иловайске, то там все было намного лучше. Мы спали на снарядных ящиках, у нас была еда. Конечно, было не очень удобно спать: периодически в Иловайск заезжала очередная группа чеченцев, осетин и еще непонятно кого. Надо понимать, что единой власти тогда было мало. И вот, заезжает в город какая-то чеченская часть, захватывает комендатуру, а потом узнает, что там 60 “укропов” сидит, и нет гарантии, что они не решат всех порезать на веревки. Многие охранники, которых к нам приставили, бывало, напивались и от страха или просто так начинали по нам стрелять. Тело, которое еле стоит на ногах и понимает, что их трое, а он один, пытаясь нас запугать, начинает по нам стрелять. Хорошо, что он натурально не стоит на ногах, и только благодаря этому ни в кого не попал.

Об инсценировке расстрела. Там же я пережил инсценировку расстрела. Это случилось потому что я не захотел на камеру российского телевидения говорить то, что они хотели.

Тогда нас только привезли. Мы только увидели свежий воздух, целый день на улице отработали — до глубоких ночей разгружали там фуру с какой-то одеждой. И, честно говоря, я вообще не понимаю, как мы физически это все выдержали. А потом началась съемка телевидения. Я уже даже не повторю этот диалог, да и что именно за канал был, тоже не помню. Достаточно глупо себя так вести, надо заботиться о собственном здоровье. Но я тогда уже был настолько бессилен, и так они меня достали, что чувство самосохранения у меня отключилось. Я уже отвечал то, что хотел, что считал нужным. Понятно, что это их взбесило. В конце концов, меня вытащили на улицу, поставили к стенке и прямо под ухо отправили два выстрела. Что самое интересное — эти телевизионщики, видимо, не ожидали такого развития событий. Это все не входило в их планы. И смотреть на это, а потому собрались и уехали. Так я остался при своем мнении. И живой.

Об обмене пленными. Из плена были разные пути возвращения. На сегодня этим руководит СБУ — где-то с конца 2014-го. Есть разные переговорщики, они используют все возможные пути для того, чтобы как-то вытащить ребят оттуда. Бывали случаи, когда обмен происходил на личных договоренностях — это же все бывшая советская армия, кто-то кого-то знает, личные связи. Что-то сделала церковь. Насколько я знаю, наши артисты, певцы помогали чем-то. Но подозреваю, что, когда этим еще не занималось СБУ, было много обменов “по созвону”. Созванивались части друг с другом, мол у вас есть наши, у нас — ваши, давайте меняться.

Обмен пленными — это долгая, изнурительная и сложная работа, многие на этом пиарились, делали вид, что чем-то занимаются, а на самом деле ничем не помогли, а только навредили. Кого-то выкупали, кого-то отдавали просто так, потому что иначе человек бы просто погиб, или в его лечение надо было вкладывать много сил, которых в донецких больницах просто не было. Если у человека обморожены все четыре конечности и ему нужны сложные длинные операции, то им нет смысла его держать. С другой стороны, я подозреваю, что были такие, которым так не повезло.

Есть официальные данные СБУ по количеству пленных. Это около полутора тысяч человек. Понятно, что о ком-то они могут не знать, но я думаю, эта цифра более-менее соответствует действительности. Да, были какие-то обмены, где они [СБУ] не участвовали, о которых не знали. Но об основной массе обменов СБУ все равно знает. И эта цифра, в общем, вполне достоверная.

Изначально [в плену боевиков] нас было чуть больше сотни. В тех местах, где был я, в основной своей массе только донбассовцы (бойцы батальона Донбасс, — НВ) и были. То есть, в Иловайске были только донбассовцы, в подвале донецкого СБУ тоже. Чуть выше этого подвала, в бывшем архиве СБУ содержались другие военные, например, нацгвардейцы, а в самом архиве держали всушников. Точно не могу сказать, из каких частей они были, как туда попали. Разные там были люди, по-разному сложился их путь. Через какое-то время некоторых обменяли, потом — еще несколько человек. Но в основной своей массе нас обменяли 27 декабря 2014-го. Последний из нас вышел из плена фактически через год.

Обмен, в который попал и я, был крупным: там было за сотню человек, то это были не только мы. Обменивали людей, которых держали в Снежном, в Шахтерске, в Торезе. Это был чуть ли не самый большой обмен за все время.

Потом нас самолетом привезли в Киев. То есть, в Васильков под Киевом. Некоторые из нас впервые летели на самолете в тот момент. И когда открылся шлюз — а это был транспортный самолет — там был свет софитов, нас стоял и ждал президент, жал каждому руку. Было очень впечатляюще.  

О жизни после возвращения. Мы получили льготы, как и все участники боевых действий: бесплатный проезд, возможность пролечиться в государственных учреждениях. Понятно, что это все приятный бонус. Лечение дали тем, кто нуждался. Но я не уверен, что всем и в полном объеме. У многих потом повылазили такие болячки, которые сразу не были заметны или не проявились. Очень у многих всякие вещи начали происходить через полгода, на нервной почве. Не всем в этом помогло государство.

О возможности диалога с террористами. Сейчас у всех на слуху поведение [нардепа] Надежды Савченко. Она каждый день вгоняет очередные гвозди в крышку собственного гроба доверия к ней граждан Украины.

Недавно, например, на одном из эфиров она заявила, что, мол, там в “ДНР/ЛНР” никакие не террористы, а такие же люди, и что они просто борются с режимом [президента Петра] Порошенко. Ничего, что режим Порошенко возник после того, как вся эта история на Донбассе началась, и после того, как все случилось в Крыму, тем более? И режим Порошенко тогда был в принципе ни причём.

Многих интересует, действительно ли у нее такая точка зрения и она так видит мир, или играет под чью-то дудку. Я думаю, и то, и другое одновременно не. Не буду утверждать, что это стопроцентно так. Возможно, я не прав.

Мне кажется, она в принципе человек, как оказалось, мало моральный и на этом можно сыграть. Я точно знаю, что фсбшники знают свое дело — играть с подсознанием человека они точно умеют.

Думаю, эту историю они закладывали давно. Хотя бы можно опираться на то, что из нее не сделали врага в самой России. Кадры из ее судебного заседания постоянно были на ТВ. Кто в России вообще имеет такую возможность? А там она могла говорить все, что угодно, как угодно.

В Украине из нее строился образ защитницы, героя. Потом она попадает сюда и начинает творить то, что она творит. Она глупая, аморальная женщина, которая подверглась крупному влиянию на свое подсознание. Ее выгнали из Батькивщины — так это даже там поняли, что от нее надо избавляться. В противном случае, Савченко наделает столько дел, что даже самый высокий рейтинг Юлии Владимировны не выдержит ее токсичности. Она была бомбой замедленного действия — в плане, что все это вкладывали в ее голову постепенно. Я в этом практически уверен.

Возможно, сейчас она договорится о каком-то обмене. Если она сможет кого-то поменять, пусть меняет. Но, думаю, из Савченко уже выжали все, что могли. Доверия к ней больше нет, всем все понятно. Что еще она может сделать? Она может что угодно говорить, но... Я так подозреваю, что это просто оплачиваемый Медведчуком политический проект, и он не имеет никакого будущего.

Не надо делать из нее какого-то героя и сажать за госизмену, еще за что-то. Ну, по состоянию на сегодня. Но, в принципе, нам пора бы перестать о ней говорить. Мне кажется, это будет лучший инструмент в отношении Савченко. Чем меньше мы будем о ней говорить, тем меньше вреда она нанесет стране.

Александра ГОРЧИНСКАЯ